imported_s.a.
...
От меня. Однажды я сел за компютер, лет пяить тому, и понял, что нужно попробовать писать... Начал писать, прекрасно понимая, что мое бессметное творение никогда не будет напечатано. Так и получилось. Более того, несколько моих друзей повели себя необычно, как для друзей, и перестали со мною общаться. Та, мой друг (женщина), которая первой вычитывала тексты, прекратила общение. Вообще. Потом таки, видно под словами моих убеждений, таки забепременила и родила второго ребенка. Другие... ТОлько одна верная подруга мне сказала: "я читала и не могла поверить что это пишешь ты..." Но дружбу мы сохранили... Передавая ВамЮ дорогие друзья (а для меня все Вы друзья, даже если я с Вами имею конфликты) понимаю, что может быть.. Но... Пересылаю... Пока часть первую. О прочитанном можно писать как на ЛС, так и на мой адресс:
jaa777@ukr.net
Всем спасибо. И прочтите, если, что не так...
Начато: 17 октября 2002 г.
ВСКОЛЬЗЖЖЕНИЕ.
Киев...
(возможно и не необходимо...)
Киев. Киев. Киев. Мой город. Город моей жизни. Ты раскинулся под светло-лазурной, приукрашенной дымчатыми пушистыми облачками небесами на берегах воспетого сотнями поэтов, писателей, художников древнего, но одновременно такого вечно молодого и кажется вольяжно-горделивого Днепра. Он, седовласый Днепр, словно разделяет тебя как бы внутренний жизненосный духовный поток разделяющий тело человека. При этом одновременно являясь для него и источником небесного бытия, и вдыхая в сей град особенный земной жизненный ритм. Сколько же, сколько же о тебе можно рассказывать и правдивых, и полу легендарных, а то и совсем сказочных историй! И не ныне, вот сейчас, сегодня выдуманных, а сотворенных неизвестными авторами в еще, пожалуй, в более неизвестные времена нежели, даже мы можем себе представить, и уж давно-предавно, за сии минувшие века, успевших обрасти как устными так и письменными вековыми традициями только им одним единым присущей формы изложения. Да. Некто повествует ту или иную историю так, а вот некто другой, порой до неузнаваемости иначе. И в первом, и во-втором, и возможно еще каком-то неисчислимом варианте ее считают наиболее верно изложенной. Да ведь и истории то кажутся по смыслу одними и теми-же. И, в тоже время, не одни. И не те же. А что уж тут поделаешь, коль о Киеве, о сем граде можно говорить, говорить и говорить до бесконечности долго, дабы не сказать – вечно. Так вот, значит, и получается. Очень люблю этот мой, такой родной и дорогой мне город. Мой Киев, ты же, ты и только ты действительно богоизбранный град - Киев! Есть ли в мире город прекраснее тебя? Но, если и есть, то возможно лишь меж озаренных Божественным светом ангельских лазурных высот райских твердынь. И ты, мой Киев, одна из сих лучезарнейших богоизбранных твердынь. Ведь только подумать, - как же метко, как же озаряюще ярко правдивостью своею тебя испокон веков именовали – Новый Иерусалим. Вот он, вот! Вот он, вот! И нет иного. Нет, и никогда не будет. Сколько в нем чудесного. И прекрасного. Преисполненного таинственностью и мистичностью. И в чем-то наполненного чем-то постоянным и ностальгическим. А может и впрямь-таки действительно по-настоящему и мистического и таинственного. И впрочем, ностальгического? В чем? И еще. Удивительного и возвышенного. Этот город - родина моих предков, земля воистину святая. Она впитала в себя и слезы радости, и стоны печали. Здесь счастливый смех и крик ужаса, здесь... А, впрочем, возможно ли все перечислить, охватить и не забыть что-либо назвать? Увы, боюсь что нет. Ибо на небе легче перечесть все звезды, нежели хоть миллионную часть достоинств сего города, моего Киева, сей святой Киевской Земли. Сколько же, какое же неисчислимое множество она подарила миру, всему человечеству талантов, творцов и гениев! А главное – скольких же эта земля, научила искренне и страстно любить; в самом немыслимом безнадежьи - надеяться; и в безмерно ужаснейших глубинах безверия - верить. Он - словно нежнейший и прекраснейший волшебный райский цветок, нежданно распустившийся ранней, очень ранехонькой весной, умеющий незримо очаровывать, сладостно искушать, с удивительной нежностью и лаской затрагивать самые отдаленные и незримые глубинки человеческой души каждого из нас в отдельности. И... в то же самое время всех вместе, создавая особый бытийный мир своего существования сопричастного всем другим людям, и всему целостному человеческому миру, миру преисполненному царствования неведомой стихии светлости, и непознаваемого духа святости. Его любовь настолько велика, что и при всем желании не почувствовать, не ощутить сие попросту невозможно. В нем все прекрасно. И всякий находит здесь нечто свое, именно его, и присущее исключительно только ему. Да. В нем, в сем Граде, буквально все, к чему только не прикоснешься, что только не узришь - неведомой силой обвораживает, очаровывает. Но, разумеется, каждый из нас обращает свое внимание на нечто свое, присущее только его душе, исключительно лишь для него более всего милое и понятное. Это для нас некий ключик к восприятию духа всего Киева. И вот мне нравятся маленькие, мощенные старенькие улочки, большие широкие проспекты, тротуары… Да. Тротуары, тротуары, тротуары… Парки, скверы, детские площадки. Лавочки. Деревянные, но очень простенькие. И не очень. Простенькие. Но деревянные. Из чего-то иного сделанные. Ветхие домишки, комфортабельные современные дома. Старинные храмы и моднейшие, ну впрямь уж, действительно страшно современные клубы. Да. Все такое разное. И, в тоже время, такое единое. Разное. И единое. Зима и весна, лето и осень… Небо и земля, воздух и вода… Да. И все это Киев, Киевское. Киев. Принадлежащее этому удивительному городу. Киеву. Киев, Киевское.... Что все это как не его сущность. Его душа. Кто же этим всем управляет, у кого-же руководящие вожжи? Кто владычествует? Как именуется вся эта сила? Интересно бы узнать. Да, ладненько. Пусть другие разбираются. Коль захотят. Если у них получится. Вот так то. Да. Но кто же, все-таки, во всем этом разберется? Как знать. Может кто-то, или что-то, и сумеет. Но Киев есть Киев. И таковым быть ему. Он одновременно очень горд, независим, великолепен, мудр и могуч, и в тоже время очень прост и доступен всем дорожащим и любящим его. Он, Киев, город который любит, и который желает быть любимым. Видимо по сей причине человек родившийся в Киеве, или же приехавший сюда жить, если искренне полюбит его, то и почувствует какую-то необычную, нежную, преисполненную чарующей ласки любовь. Любовь такого величественного и нежного, огромного и ласкового, стремительного и прекрасного города как Киев. Город. Город, который воспринимается словно некий загадочный и чудодейственный живой организм. Кто же остается бесчувственным, жаждущим видеть в Киеве нечто неопределенное, такое себе некое местечко, призванное им прислуживать рано или поздно потерпит поражение. И это поражение будет выражено не в какой-то материальной форме, нет, - это будет духовный крах. И люди не принявшие Киев всей полнотою своего сердца всегда являлись, являются и будут являться для этого города чуждым, инородным элементом. И абсолютно не имеет значения то, что, для чего и зачем он в сем городе делал... Кто от всего сердца дарит любовь не будет обделен ею. Кто же жаждет лишь получать, но не желает сам дарить, рано или поздно поймет, что он для Киева всего лишь пришелец. Эдакий, незваный, никому не нужный, всех утомляющий и раздражающий гость.
(часть первая)
Время...
Время... Время... Времечко... Времячко... Ты летишь как сизый конь. Вместе с тобою что-то проходит. Что-то уходит. Что-то приходит. Бывает, что нечто и остается. А что-то на всегда, без единого следа, исчезает. Бывает, враз исчезло, и все тут. Словно и не было ничего. Но, само собой разумеется, и нечто обязательно остается... Остается, и вместе с собою осталяет в некоей частице бытия все так как было много лет, десятилетий, столетий... Интересно. Мы то ли изменяемся. Мы то ли не меняемся. Или что-то вокруг нас изменяется. Или меняется. А, возможно, и все вместе. Впрочемь, может, по отдельности. Выходит, не вместе? Нет, таки что-то есть еще. Изменяется. По каким-то маленьким частичкам. Да. Возможно и то. И другое. Вместе. А жизнь на поворотах что-то спрашивает как у нас. Так и с нас. Да ладно. Вон Антон с Игорем недавно разговаривали. Тут даже сомнения нет, что беседа была глубо интеллектуальная. (Ну а какая еще может быть после пары-другой, таким необходимых при встречах, бутылок водки?). Вбылые времена, бывало беседовал с ним. И я. По очереди. С Антоном. Значит. И с Игорем. Выходило, что и все втроем сиживали.Так вот. Втой последней беседе вышло, что завидует он Игорю. Антон. Не я. Мне-то чего завидовать? Да. Хотя у самого Антона и материально, кажется, все хорошо, и в жизни простецкой такой же заводь смирения и протепления. Хорошо. Ох как хорошо у Антона. Начальство уважает. Женщины любят. Мужчины даже за советом обращаются. К Антону. Вот как-то и говорит Антон Игорю, что мол завидует ему. Игорю. Антон. Да. Потому как есть у Игоря жизнь духовная. А у Антона нет. И все тут. Почему Антон интересуется духовной жизнью? Может он сдурел? Жил мужик себе жил. Купил несколько квартир. Имеет хорошую жену, двух любовниц. Денег валом. Нет, действительно же... Валом настолько, что дошло до анекдота: однажды был позвонил Игорю. Попросил о встрече и когда увиделись все спрашивал у Игоря что, значит, с деньгами делать. Мол не знает куда их девать. Словом, есть над чем призадуматься. Ему. Самому. О себе. И о нем. Нам. Без него. Да. Значит. Вел, вернее пытался бывало проводить и я с Игорем умные беседы. Ноеслираньше мыкак-то еще очем-то говорили, то сейчас тут проблемка. Уж больно Игорь человек духовный, в смысле религиозный. Поговорили немного, и он сразу все на религию переводит. Ну такие вещи, к примеру, Антону интересны, а вот мне... А ну, с ним, с Игорем еще голову морочить. Вот я живу себе так как живу. А как живу? Интересно, как же я таки живу? И живу, и все живу, и живу... Но вот как?... А, ладненько. Нам бы тут еще и поинтелектуальничать... Просто живу. Да. И не думаю о жизнях там разных. Да. Нет, оно приятно о чем то там думать, но чтобы очень сильно… И заснуть можно. Да. Ладненько. Жизнь есть жизнь. Много непонятного. Да. Значит. Люблю исскуство. А что в нем понимаю? Не знаю. Просто нравятся мне различные течения. В исскустве. И литературе. Ну там еще некоторые художники. И литераторы. В смысле прозаики. Да. Вот поэтов не очень-то и читаю. Не нравятся они мне. Значит. А каковы к сему причины, - и сам не знаю толком-то. Просто не нравится, не нравятся, не люблю читать стихи. И слушать. И все. А вот в живописи о представленном живописующем порой предначертальном мире снисхождения человеческого восприятия сущности и преображающей силы его духа излитой творцом художественного созидания в его же картинах нравится размышлять. Что, собственно говоря, и остается делать, как хотя-бы не пытаться какой то интерес иметь. Там о литературе, искусстве размышлять. Разумеется же, что с умным видом. Как иначе? – надо и книжицы почитывать и живописью интересоваться, и... словом стараться пусть немножко но показать же себя таким себе... А каким же? Действительно, каким? Но есть произведения и литературы, и живописи которые действительно вызываю далеко не безразличные, не спокойные чувство. Есть такие. Отдельные художники заставляют размышлять далеко не о простом изображении маслом на полотне.
...Значит, Эдвард Мунк...
Значит, Эдвард Мунх. Разумеется, есть и другие художники вызывающие у меня интерес. Далеко за примерами и ходить то не надо, наш Сергей Василькивский. Но сейчас, именно сейчас, притягивает именно Мунх. Жил он в 1863-1944 годах. Умер, выходит, на восемьдесят втором году. Я это знаю, относительно, кажется нормально. Именно эту деталь. Этот мастер, его фамилия, как мне говорил один знакомый художник правильнее называется “Мунк”, но я исходя из привычки, и в первых прочтениях этой фамилии по написанию “Munch” все-же продолжаю свое “Мунх”, а не “Мунк”, и все тут. Меня поначалу все поправляли, поправляли. Потом уж и свыклись. Все. Или почти все. Словом, уже не поправляют. Вот. Действительно, что по-напрасну творческому народу силы тратить на таких вот увлеченцев. Ну, как я. Значит. Так вот, свое творение “Мадонна” Эдвард Мунх написал маслом в 1893/1894 годах, и сейчас эта картина находится в Музее Мунха в г. Осло. Ну это в Норвегии, получается, Скандинавия. Никогда не видел ее, этой картины, его, этого творения, в оригинале. Только репродукции. Не знаю почему, но “Мадонна” чем-то меня всегда привлекала. И ныне, разумеется, привлекает к себе. Можно сказать, учила. И учит. Интересно, что в тоже время, ее нельзя было понять до конца. Нельзя, не получается, немогу ее понять. И все тут. Что-то, словно стекло, не давало возможности проникнуть туда. Ближе к ней. К “Мадонне”. Что же это было. Вернее, что это есть. Странное чувство, но частицы “Мадонны” нахожу в каждой женщине. Странно. Однако и проникнуть, увидеть и ощутить любую женщину нет возможности. Словно ее так же закрывает стекло. Вернее, нечто легкое, словно дымчатое стеклышко. Ладно, уж. Тоже мне, екзистенциналист нашелся. Да. Интересно другое. Многие говорят, что Зигмунд Фрейд в своих литературных и философских произведениях выражает то, что Мунх в живописи. Странно. Но я не воспринимаю (что бы не сказать - не переношу) Зигмунда Фрейда и обожаю Эдварда Мунха. Обожаю в том смысле, что его работы в чем-то мною глубоко воспринимаются как частица своей, то есть моей, жизни. В чем? Не знаю. Но это все еще с моего далекого детства. И как бы заставляют, призывают к раздумью. Нет, к размышлению. А может и к тому. И к другому. Не знаю. Не знаю, и знать не знания не могу... Или знать не хочу. В не знание... Или с не знанием... А вот Зигмунда Фрейда, не пойму и сам по какой причине, не переношу... Однако, если призадуматься, то не воспринимаю Фрейда скорее всего, по той простой причине, что недостаточно (как считают многие мои знакомые) о нем знаю. Да ладненько, с Фрейдом то. К тому, о чем говорю, о Мунхе. Его работах. Они, работы Эдварда Мунха. Да, они не открываются полностью, но мысль, мысль… Вот как с “Мадонной”... Да. Относительно же не столько, по сути, самого экзистенциализма, сколько каких-то философских направлений, философии в целом, то меня заинтересовала мысль Эдуарда Кузнецова из его книги “Мордовский марафон”, где он пишет: “Как почти ничего толком не зная об экзистенциализме, но, прослышав о его роли во французском сопротивлении, я понял, что это чудо, о котором только может мечтать основатель любого философского течения: философия как руководство к действию! Не политическая доктрина, а именно философия. (...) Но, похоже, французский экзистенциализм эпохи Резистанса [Сопротивления – французов против нацистов – я.] был вершиной развития и жизни этого учения”. ...Много думать и говорить об умном...
Метро “Святошино” и ...
Станция метро “Святошино”. В принципе, сейчас уже официально называется “Святошин”, но я привык называть именно так “Святошино”. Нет, серьезно, ныне официально действительно надо произносить название этой станции метро как “Святошин”. Странновато, и смешно. На первый взгляд казалось бы одно слово: “Святошино” - “Святошин”. Однако, если присмотреться, то выходит нечто абсолютно чуждое друг другу. Ладно. Проблема же в том, что привычку к старому названию нет желания менять. Да и потом, нет настроения идти в ногу с современностью и мудростью житейско-бытовой не столько по какой-то глубинно-философской причине, сколько из не желания следовать на поводку у различных фантазеров от науки. И все тут. Народ называет как считает нужным. Из чувства протеста, подогреваемого желанием следовать трезвому разуму, не хочу, не желаю, и еще тысячи тысяч раз не хочу и не пожелаю к этим современным ученым пристраиваться. У них “Святошин”. У меня “Святошино”. Припомнилось, как еще в детстве мой отец объяснил мне, что есть слова которые не склоняются. Или как это, по научному, сказать. К примеру, вот слова: “пальто”, “кино”. Как не крути, но не скажешь “ходил в пальте”, “видел в кине”, “крутил” кина” и так далее. А вот мудрецы находились додумавшиеся написать на рекламных проспектах: “... различные пальта”, “... интересные кина” и тому подобное.Это изтой-жесерии, что и “Святошин”. Понятно что столь замечательные перлы мне без малейшего утруждения довелось увидеть в рекламных плакатах, примощенных в метрополитене. Разумеется, ракламные деятели труженики имеющие одно, а то и два, а порой и три высших образования. Самое пикантное то, что мой отец, объяснивший простые препростые истины, проработал почти полвека за рулем грузового автомобиля... Очень обычного, и достаточно тяжелого, автомобиля. Вот и думай, коль простой человек с обычным средним образованием понимает больше нежели такие себе безуино умные, очень ученые, дяди и тети влияющие на название улиц, станций, и даже (вытолько подумайте) пишущие рекламы. Да, они, как никак имеют страшно великое образование. Выходит, образование есть, а образованности, правильнее сказать зниний, и нету вовсе. Возвратимся к нашим размышлениям по ономастике. Собственно говоря, и само это же слово, “Святошино”, связано со, как о нем верующие говорят, святым Николой Святошой, Черниговским князем. Был такой. Интересная личность. Значит. Человек жил себе, жил. Потом, в какой-то миг своего жития понял, что живет-то он не совсем так как следовало бы, ему же самому и хотелось бы. Жизнь следует изменить, сделать в ней эдакий резкий поворот, благодаря коему ты же сам почувствуешь нечто иное, отличительное от приторно-сухого ежедневного твоего отживания на сей грешной земле. Именно - отживания, а не жизни. Бывает так. Возможно правильнее будет сказать, - находятся люди, способные сделать действительно мужественный, достойный настоящего человека, мужчины, поступок. Так и князь Никола. Принял монашество. Подумать только: жил себе не тужил, скорее всего жену имел. Как быть должно. Немало, видимо и деток наплодил с ней. День пришел, и понял он, что дальше жить так нельзя. Не достает чего-то очень важного, ощупи не доступного. Надо, как надо в такой ситуации найти мужество и сделать достойный поступок. Князь Черниговский Никола решился. Да, он принял монашество, и хоть как-то свою жизнь изменил. А мы, порой живем, живем и понимаем что живем-то не так, не по-людски, что-ли, а вот изменить что-то и не решаемся. Боимся, значит, нового, нам неведомого. Вот и выходит, что для нас как для скотины безмозглой существовать легче, нежели изменить, попробовать изменить хоть что-то... мы и не решаемся. Лучше в дерьме, но уж как привыкли, а не попытаться вырваться из него, этого дерьма, что-то изменить. Значит. Жил этот князь Никола Святоша вот здесь, в этой, именуемой в его память как “Святошино”, местности. А сейчас... Да, местность именованная в честь князя. Уж что-то, но в мою то память уж не то что местность... Ничего не назовут. И все тут. Тоннель-проход-переход ко входу в метро. Со стороны направления к выходу на платформу электричек. Тут есть выход к электричкам. Есть просто выход из туннеля. Кругом люди. Многие что-то предлагают. Ну торгуют, значит. Да. Чем-то торгуют. Вот. Ну, понятно, милиция там появляется. За порядком смотрит. Даже гоняет торговцев. Бывает. Но народ как был, так и есть. Вот. А что тут поделаешь, коль люди же хоть как то хотят копеечку заработать. Значит. Ступи мы туда и... И мы попадаем на базарчик. Но если выйти и из следующих, вновь торговля. Стоят люди и что-то продают. Вот так уж и вышло, что лет этак, пятнадцать тому, считалась торговля чем-то презренным и..., ну страшно не хорошим таким. А жизнь свое русло ну, где-то немножечко, а где-то и совсем по серьезному изменила, и ох уж, сколько из тех, кои презирали продавцов и в целом торговлю, уже сами то стоят тут таки, на базарчиках. И не в магазинах. А на базарах. Значит. Жизнь идет, и жизнь свое меняет. А возле самого выхода из этих туннельных галерей, есть еще два боковых выхода. Тут цветы. Кажется, что здесь собранно огромное количество самых, что ни наесть различных цветов. А коль присмотришься, то, в принципе, не так уж и много наименований. По крайней мере, меньше, нежели самих продавцов. А проходим далее, и пред нами различные домашние продукты. Уж тут их выбор куда больше, нежели у цветников. Значит. Ну, у тех, кто торгует цветами. Цветов. Наименований. Так вот. Здесь, рядом же, торгуют и прессой. Интересно, что однажды, кажется или в последние недели лета, или вначале осени 2002 года, покупая еженедельник “2000” услышал прежнюю его цену: 1 гривна 80 копеек. А буквально выйдя из этих галерей, мы видит киоск “Пресса”. Ну это метров двадцать пройти. Да, нет, пожалуй меньше. Словом, не знаю, да и к чему такая точность? Может меньше, может и больше. Ну и что из того, - пускай себе и будет... Ну о еженедельнике. Да. Так там, значит, еженедельник “2000” стоил тогда же лишь 70 копеек. А однажды, уже через несколько месяцев, на газетной раскладке этот-же еженедельник стоил 80 копеек. А в киоске 70 копеек. Пикантно то, что в нескольких номерах еженедельника указывали его стоимость не более 70 копеек. А прилагаемый к нему (или входящий в его состав) приложение “Уикенд” уже в четверг отдельно продается разносчиками газет за 35 копеек. Интересно. Да. А чуть в стороне, совсем рядышком, значит, - различные домашние продукты. Так вот. Ну а там есть и еще один, последний туннель. Именно, в этом последнем тонельном продолжении также продают цветы. Они как люди, эти цветы: одни - красивые внешне, другие – внутренне, величественные и обыкновенные. И все они разные. Да. Самые разные. Вот. Ладненько. Выход и к остановкам автобуса и к остановкам маршрутного такси. Пенсионерам и имеющим льготы лучше пользоваться автобусами. Не оплачивают проезд. Нам же все равно, в принципе. Вон проезд на автобусе стоит 50 копеек, а на маршрутном такси доедешь за 60, а можешь сесть в то, которое довезет и за 50 копеек. Но нужно платить. Проехать “зайцем” не удастся. Не удастся некоторым теоретически. Просто попадаются такие себе страшно грамотные деятели, что попросту не платят и все тут. Однажды сел такой типчик в маршрутку, пьет себе пиво и не платит. Водитель видит, но молчит. Не знаю, однако же какая-то вина и водителя есть, - он тогда не выдавал пассажирам за оплаченный проезд билеты. Понятное дело, шел бы по закону, то просто спроси себе у кого есть билеты, а у кого нет. И все тут. А так как он докажет кто платил, а кто нет? Ладно. Всякое бывает. Но как по мне, то не оплачивать проезд попросту стыдно и унизительно. Впрочем, ладно. Дальше. Значит, понятно, и какую-то часть льготников в маршрутках провозят. Ну, там, процентов 30-35. Но это остальным пассажирам на нервы действует. Ясно же, что льготы самый что ни на есть прямехенький путь к коррупции. Ой, ой как культурно. Надо проще и точнее: к обыкновенному воровству. И все тут. Так вот. Зачем нужны льготы пенсионерам, если бы лучше у них пенсию нормальную установили. Ну чтобы прожить можно было. А так пенсионеры... Пенсионеры-то пенсионерами... И... И куча самых различных деятелей приравняных по льготам к ним. Такие себе пенсионерствующие на дармовые харчи пенсионерчики по инвалидности. Интеллектуальной. Да. Самое ужасное, что нет понимания того, что льготы для вполне здоровых и не обремененных пенсионной книжкой лиц – это попросту стыдно, унизительно. Очень унизительно. Более того, даже позорно. Для самих же таки тех вот льготников. Что ли. Да. Значит. Туннели. Тут можно выйти к Святошинскому базару. Вернее, к базару и к Святошинскому вещевому рынку. Разумеется, если удастся перебороть лень. Вот. А там, немножко пройти и еще место торговли. Базар. Продуктовый. Сейчас он называется “Западный рынок”. Но возле него также продают вещи. Ну есть и рынок вещевой. Раньше был Святошинский рынок на Святошинской площади, на углу улиц Феодоры Пушниной и Семашка. О нем довелось как-то читать в книге С. Патарашного “Вспомнил – люминал (Киевские воспоминания)”, где автор пишет: “На базар, на третью просеку, можно было добираться двумя путями. Можно было идти по Северной - дачной улице, проложенной в высоченном сосновом бору... Но была еще дорога по самой Беличанской, через заброшенную дачу, вниз в овраг, а в овраге через ручей по тракторным покрышкам, и наверх, мимо марельки и шелковицы, в проход между двумя заборами – прямо на площадь перед базаром, прямо в спину керосиновой лавке...” Да. Что-то и мне такое помнится. Припоминаю и скаты, вернее покрышки, по которых мы ходили, бегали в кинотеатр “имени 1 - травня” (мая), а позже “Экран”; и зимы, когда мы с горки, здесь же рядом, резво так на лыжах катались. А потом оврага не стало. И на его месте выросли кооперативные гаражи. Ладно. Значит. О рынке. Потом, где-то в начале 1980-х годов этот рынок перенесен был на нынешнее место. А на былом месте рынка построили дома. Так тоже бывает. На месте рынка – дома. На месте жилых домов - рынок. Вот. Значит метро “Святошино” имеет два выхода. Относительно первого, то видимо уже хоть немножко кое-что известно. Второй же выход ведет также к небольшому базарчику. Кроме того и к остановкам троллейбусов, автобусов, маршрутных такси.
Значит так, в метро...
Значит так, в метро. Нахожусь на платформе. Разумеется, в ожидании поезда. Можно подумать, что на платформе можно еще чем-то другим заниматься. По крайней мере мне. А почему-бы, собственно говоря, и нет? К примеру, ожидать приятеля, а еще лучше подружку. Ладно. Словом, я стою себе на платформе. Интересное это бывает занятие: стоишь, понимаешь, каких-то две-три минуты, а вокруг столько сменяющих друг друга самых различных эпизодов... Кто-то куда-то спешит, нервничает, переживает, все на часы посматривает... А, тут же рядом, кто-то другой так себе спокойненько стоит на платформе и ему ну прямо абсолютно все равно что вокруг него происходит... Еще другой занят чем-то своим, очень важным, разумеется. Еще есть такие, что сидят себе на скамеечках и пропускают один поезд за другим: кого-то ожидают, или, возможно, просто так себе сидят и читают. Бывает даже книгу или газету. Прямо, подумаешь, что находишься не в метро, а в центральной городской библиотеке. Какое тут не исчисленное число судеб, характеров, и... самых что ни на есть всевозможных проблем, радостей, бед... Что и говорить. Так что и говорить лучше не говори-ка. Попробуйка кто описать лишь только две минуты из жизни этой самой обычной платформы метро и такой фолиатище выйдет!!! – но кто-же и где-же тот, который решиться на подобное? Тут столько сил нужно. И, пожалуй, не помешало-бы еще хоть капельку ума. Не повредит, думаю. Уж что там говорить, - кому удастся хоть на сотую частицу все происходящее описать при полнейшем своем желании... Увы, такого нет, да и, думается, никогда не будет... Касательно же самого метро, то безусловно можно сказать, что Киевский метрополитен самый замечательный в мире. Нет, правда. И не потому, что до смерти люблю мой родной город. И не потому, что я родился, вырос тут, но просто есть такие места, к которым невозможно быть безразличным. Таков Киев. Как-то приезжал один мой знакомый из Австралии, так отметил в метрополитене и чистоту, и некую безопасность, что-ли. Словом, говорит что Нью-Йоркский метрополитен поступается перед нашим буквально во всем. Впрочем, это мнение австралийца. Мы же, по теории, ну прямо попросту не то что должны, а буквально обязаны верить в преимущества и особую величественность, (ну, за пару, и величавость) всего того что есть в братских США. В смысле, Соединенных Штатах Америки. Именно Америки. Потому что есть еще и Соединенные Штаты Мексики. Хорошо. Но я в метро, нашем Киевском метрополитене. Людей очень мало. К удивлению, очень. Мало. На этой, считай главной, линии есть поезда, один из которых превращен в рекламу для кофе, а другой для чая. Чай люблю. А кофе? Кофе почти также. Хотя... Немножко. Поезд, вагон предпочитаю не разукрашенный. Подумалось: а хорошо, что поезда метрополитена еще не сделали рекламой для презервативов. С патриотическим уклоном, как к примеру: “Презервативы “Козацкие”. Ладно. Так садишься в чайный или кофейный вагон. Находишься словно в пакетике. С кофе. Или чаем. А с рекламой кондома получится словно в... Ну понятно. Ладно. Не будем травмировать крайне не устоявшуюся и нежную психику. Некоторых рекламодателей. К тому же продолжать сию фантазию рекламных проектов и перспектив нет ну ни малейшего желания. Собственно говоря, у меня. А у кого есть, то тот пусть себе и продолжит. Уж самостоятельно. Тема-то ох какая же обширная. Ладненько? Ладненько. Хорошо. Значит. Хорошо. Вот и поезд. Нормальный. Не разукрашенный рекламой. Вагон. Открываются двери. За мною стоит женщина. В джинсах. Красивые, светловато-синие, видно что действительно фирменные. В куртке светло-коричневого, вернее правильнее сказать, пшеничного, выгоревшего, цвета. И в свитере. Мне нравятся женщины в джинсах. Рубашке. Не ночнушке на станционной платформе, понятное дело. Так вот, нравятся в свитере, или в спортивной майке. Ну, еще эти майки “футболкой” называются. Однако же эта женщина в легком свитере. Легеньком, таком себе, какого-то светло-женного, словно выжженного, цвета. Что сказать: смотрится довольно не плохо. Очень красиво сочетаются цвета джинсов, спортивной майки, куртки. Хотя, в принципе, сказать так, равно что ничего и не сказать. Нет, мне, право нравится. Она симпатичная. Пресимпатичненькая. У нее короткая, очень аккуратная и одновременно словно вызывающе взъерошенная стрижка. Интересно так. Такая себе-с скромно-с вызывающая. Да-с. Волосы черные. Какие-то они с черточкой этакой жестковатости. Что ли. Вот. Сколько ей? Видимо, мы где-то одного возраста. Впрочем, у женщин возраста нет. Они как-то удивительно проходят по жизни не задевая возрастных границ, имея странное неопределенное количество лет пребывания на сей земле. Интересно. Моя-же незнакомка.... у нее волосы не имеют ни одной сединочки. И не сказал бы что крашенные. Выходит и такое бывает. Да. А мне всегда приятно смотреть на них. На женщин. Значит. Возраста не замечаю. И не думаю о нем. Возрасте. Не моем. Их. Возрасте. Значит, женщин. Коих вижу. И которые какое-то внутреннее чувство пробуждают. Почему, - не знаю. Правду ли говорю, что не знаю? – видимо, все-же правду. А сколько-же их, женщин, не вижу. Но и они, не видимые мною (и, в большинстве своем, никогда не будут, разумеется, увидимые) душу тревожат своим невидимым, (может вернее было-бы сказать, неведомым) присутствием. Как замечательно любить женщин, любить лишь только потому что они женщины. Нет, в этом что-то есть... Подумать же только, как необычайно приятно просто дарить, дарить любовь, и при этом даже в мысли ничего не требуя взамен. А глаза... Сколько удивительного в женских глазах, - там и водопад способный за какое-то мгновение тебя унести невесть куда, так и женские глаза... Что в них: холод, нечто заставляющее леденеть тебя? Видимо, что да, но там же и удивительное солнечное тепло, растапливающее самые холодные льдинки в нашей, порой такой израненной душе. И все это как в моих, (что уж поделаешь), таких взбаламошенных мыслях, так и в реальной жизни. А ведь без них, без женщин, без их стремления понравиться мужчинам, таким себе их окружающим, мир был бы не просто куда беднее, а невероятно ужасный своим убожеством. Да. Женщины. Бабы. Женщиночки. Бабоньки. Женщинки. На которых смотрю. Так люблю смотреть, наблюдать за ними, за их поведением, движениями, и... их чарующей... чарующей... очаровывающей... Кем? Кем или чем чарующей, очаровывающей – и не знаю. Они все кажутся какими-то особенно красивыми. Почему-то очаровательными и таинственными. А разве в действительности это не так? Более того: разве женщина не преображает наш мужской, порой, крайне, до уродливости, скупой мир, не делает его приятнее, уютнее, попросту теплее и человечнее? Ладно. Значит, вот и прибыл поезд. Дверь открылась. Пропустил. Ее. Эту женщину. Красивую. Нет, ну красивая же она таки действительно. Не по нарошку. Она заметила что я смотрю на нее. Странное дело происходит с женщинами, когда они замечают на себе мужской взгляд: враз преображаются, становятся какими-то подтянутыми, еще более нежными и чувственными, с эдакой не навязчивой ленцой... Такое впечатление, что и сами то они того не замечая пытаются понравиться смотрящему на них мужчине. Интересно. А сколько раз женщины, разумеется невзначай, делают те или иные движения, и ты начинаешь к ней уже присматриваться. Едешь в том же метро, а женщина на против так усерднои с такой завидной систематичностью что-то в своей одежде поправляет, что тяжело не обратить на это внимание. Ох, женщины, женщины – интересные вы все же таки создания. Какие же вы интересные, и как вас никто и никогда не сможет до конца познать... По крайней мере, кто либо из мужчин... Вот и эта незнакомка стояла себя стояла, а тут приметив на себе мужской взгляд... И как изменилась! Изменилась? – возможно мне показалось? Может мне просто хочется, дабы так было?... Нет, нет... Да нет же. Они то и сами не замечают как всею своею сущностью меняются... Ох, так и хочется сказать: “нимфетки”, - и сказал бы... Сказал бы, если бы не понимал, что в этом слове есть нечто неприятное, даже оскорбительное. Для них. Женщин-н-н... А они..., они... Даже сами... А че там! Вот эта незнакомка... Хош, не хош, а в ее слегка вольяжных движениях явно прочитывалась эдакая нехоть возможного действа и томления по чему-то, или от чего-то явно еще конкретно ею особо и не знанного, но все же предвкушаемого. Действительно во всем, буквально в самых малехоньких детальках, чувствовалась женщина. Женщина. Настоящая. Женщина, именно женщина, а не женоподобная представительница женского пола. Вот, вот, именно самая что ни на есть женщина. Да. А я ее увидел, и меня потянуло, просто хотелось на нее смотреть. Смотреть, и любоваться. Ну и в прям не дурак же таки: любоваться такой красотой и за просто так, - еще бы, кто бы не захотел?! Ладно. Дверь вагона открыта. Не сунуться же поперед нее. Да и не хорошо это. И хочется на ее посмотреть. Как входить будет, и прочее. Вот. Она такая красивая. О чем-то задумалась. О своем мужике? Или невымытых кастрюлях? Идиот. А все-же интересно: кастрюли, тарелки, чашки она моет сразу после того как покушала, или собирает гору? Ну, там, такой себе Эверест невымытой посуды? Нет, таки действительно идиот идиотом. Ладно. Она. Эта женщина. Ох и красивая. Прямо жжет ее красота. Говорят, что женщины под сорок и за сорок уже не те. Дураки говорят. Так. Говорят. А ведь в таком возрасте в женщине проявляется чарующая преисполненная какой-то абсолютно непонятной импрессией красота. Дух наполненный чем-то одновременно таинственным и обволакивающе импульсивным. Уносящим, уносящим, уносящим... куда-то... Это есть. Нет. Всеже таки действительно есть. Я так думаю. Что это есть. Да, в них проявляется какая-то эта особая красота. В этих женщинах. Которым, ну порядка сорока. Или еще нет. Или уже за. Вот. Действительно, красота обалденная. Вот. Значит. Уступил дорогу. Ей. Этой очень красивой женщине. Переглянулись. Мы. Случайно? Я – нет. Специально посмотрел на нее. Что-то в ней таки действительно есть. Присел. На места для сидения. Не на пол же, понятное дело. Хотя он и чист. Пол. Да. Тут значит, в поезде. Ну в вагоне. Людей мало, однако почти все сидячие места заняты. Вот. Ага. Она прямо. Напротив. Предо мною. Присела. Эта женщина. Которой я уступил дорогу. Которая красивая. Да. Открыла сумочку. Свою. Она. Взяла. Книгу. Из сумочки. Открыла. Ее. Книгу. Она. Будет читать. Значит. Несколько раз случайно встретились взглядом. Случайно? Я – специально. В ее глазах чувствуется игривость. Они словно привлекающая и всецело влекущая тебя даль. И в даль. Манящая, завлекающая и бесконечно таинственная. Да. Именно таковая. Притягивающая. Это некий магнит, которому подвластно даже нечто большее чем я. Со всеми своими амбициями. А почему даль? Не знаю. Глаза ее темные, и сейчас они мне кажутся словно цвета спелых маслин. Зрелых, спелых маслин? А вот там, на платформе казалось что они карие. И все же: цвета маслин или карие? Не могу уловить, понять. Странно. Действительно же странно. Губы нежные. Какие то уж очень упругие. Сочные. Словно созревшая сладкая ягода. Ее губы. Лесная дикая ягода. Они как бы сами по себе. Губы. Такое чувство, будто бы только дотронешься к ним, и вмиг они взорвутся сладостью сока созревшей лесной ягоды, потоки которой унесут тебя в чащи доселе неведомой сладости... И где ты... Да уж, да, где ты потом сможешь вновь, как в далеком детстве, ощутить себя во власти дикой лесной природы, власти женщины. Но это будет не мать дарящая любовь и теплоту. Нет. И это будет не просто кошечка, а милая-премилая кошка не столь спешаще приносящая, а нежно настойчиво и безудержно выдавливающая из тебя нежность и теплоту. Именно кошка, кошечка, жаждущая тобою владеть, дабы словно испить из тебя нежность и ласку... И любовь – испить тебя самого, испить всего тебя полностью, до самого что ни наесть, дна... Да. И глаза. Карие? Или нет? Все же таки карие. Стоп. Цвет таки ближе к цвету созревших маслин. Да. Они словно сами по себе. Тоже. И глаза. Цвет как-бы меняется. То карие, то... Какие? Маслин? Еще не знаю. Ну, не совсем уверен. Не могу уловить. Интересные глаза. Как у моей кошки. Цвет почти не уловим. Глаз. Кошки. Моей. А у нее глаза светлые. Да. Нет. Карие. Светлые или карие? Не знаю. Однако, какие-бы они не были, но в них виден глубокий, бездонный колодец. Он готов поглотить тебя. Ты только оступись. Только сделай неверный шаг и... Все. Возврата не будет. Увлечет, унесет тебя. Вот. И постой, подумай, - нужно ли делать шаг туда, навстречу... Пока не знаю. Да. Значит все же так и есть. Моя случайность не случайность? Вспомнил свою шутку: все случайности надо хорошо продумывать. Ладненько. Я продумывал эту случайность? Нет. Просто знал, что при случае поиграю с красивой женщиной. Мимикой. Значит. Это ни к чему не обязывает. Думал. Я. Так. Ладненько. Снова взгляды пересеклись. Слегка улыбнулся. Ей. Я. И глазами. И губами. Вот. Она тоже. Мне. И глазами. Они словно бездна – втягивают. И губами. Какие они сочные, нежные и чувствительные... Да. Какие у нее приятные губы. Какие чудесные глаза. Ладненько. Поезд мчится. Станции метро проезжаем. Одна за другой. Сменяет, вот и еще одна станция остается позади. И вот еще, еще... Остановки. Кто-то входит, а кто то выходит. И поезд метро мчится дальше. К следующей остановке. К следующей. И еще... И, видимо, наше расставание все приближает. А как хочется, чтобы поезд мчался быстро, быстро, быстро... И не останавливался. Чтобы нам по дольше вот так друг с другом... Ладно. Сново мы переглянулись. Улыбнулись. Как прежде. Взгляды смелее. Наши взгляды. Улыбка как бы все более и более играет. И становится игривее. Остановка. Еще одна. Напротив меня стала молодая женщина. Взяла себе и стала. Ко всему же, еще и красивая. Да. А, в принципе, женщины все красивые. Почти. Окромя злых. Найти красивую злую женщину тяжелее нежели... И сам не знаю с чем сравнить тут. Вот. Значит, стала та красивая женщина. А еще же как и стала-то. Ох, как стала. Как же она стала... Небрежненько так себе правую ножку слегка отставив носочком направо. Сново-же таки, небрежно, слегка ножка присогнута в коленке. Чувствовалась та некая привлекательная и одновременно дразнящая ее небрежность буквально во всем. Эх, жаль, что я не Ренуар. Ан-нет, и Ренуар не смог-бы написать... Да, все ж-же, как же она стала, как стала... Да. А что-же ей делать-то... А стала-то, стала. И стоит, коль у меня не достает ума уступить место, а вот только таращиться на нее... Вот. Однако-же сообразил таки. Уступил ей место. Потому как сообразил и додумался. Прямо мыслитель какой нибуть. Ну там Монтень, что-ли. Нет, Монтень не привлекает. Хотел-бы... Но, она поблагодарила. Какой голос. У нее. Не у меня. Какая манерность. У нее. Не у меня. И все мои мыслительские изыкания сами по себе исчезли. Да. От ее голоса и манерности... Ладненько. Присела. Она. Сидит... Нет, все это нужно уметь. В том спора нет. Уступать-же, в принципе, женщинам место очень приятно. Так заходит себе дамочка. Мужики сидят. Они или читает, или спят. Интересная такая себе картина: толпы читающе-спящих мужиков. Вот сидит себе мужичок и спит. Ну так ему спать захотелось, так враз захотелось. Бедняжка, бежняжечка. Или другие, - о, те шибко грамотные. Они читают. Представить себе только,- они читают. Они буквально зачитаны настолько, что даже не замечают ничего вокруг себя. Все, знать, читают, и читают. Прямо диво какое-то. А женщины, понятно само собой, тоже сидят. Нет, они, в отличии от мужчин, в своем большинстве, вдруг войдя в вагон не предаются толи спячке, толи чтению. Они просто себе сидят. Нет, разумеется, некоторые и читают. Не притворяясь, а по настоящему. Но вот спать... Чего, чего но спящей в вагоне женщины мне видеть никогда не приходилось. Это точно. А она же, вошедшая, может и уставшая, а может и нет... Заходит себе. Наверное думает как-бы скорее доехать до нужной станции. Надежд на то, что кто то уступит место... Нет, нет таких надежд. Как правило. Словом, ты тут враз подымаешься и уступаешь женщине место. Так не спеша. Сдержано. Дамы, в своем большинстве, этому удивляются. А ты... Словом, действительно очень приятно вот так просто уступить женщине место. Самое интересное, что такой простой поступок будто-бы преображает женщин. Они как-то сбрасывают... Нет, правильнее сказать: с них спадает в небытие, усталость, вялость... Они подтягиваются и... Словом, стоит уступив место простоять и несколько часов, дабы лишь увидеть такое потрясающее преображение женщины. Однако скоро выходить. Мне. И она поднялась. Да. Та, которая на меня смотрела. А я на нее. Не та, которой место уступил. Ладно. Станция метро “Хрещатик”. Выхожу. Я. Она также на выход. Та, на которую я смотрел. Не та, которой уступил место. И вот она идет. Идет. Она. Не оглядываюсь. Я. Да. Стараюсь однако уловить, предугадать куда она может пойти. Мне на пересадку. В сторону Подола. Она же пошла на короткий переход на “Майдан “Незалежности”. Прямым путем. В это время он открыт. Пошел же я путем более длинным. “Туннелем”. Тут свободно. Никого нет. Иду быстро. Нет. Очень быстро. Да. Очень, очень быстро. Значит она может, вероятнее всего, направится в сторону таки Подола. Почему-то так кажется мне. Не хочу ошибиться. А если она действительно там, у последнего вагона. Как я и думаю. Что потом? Познакомиться? Можно. Однако, она может быть замужем. А, ведь в таком возрасте многие женщины... Вернее, многим женщинам надоела опостылая однообразная семейная жизнь. Однообразная. И опостылая. Да. Вот переход. Длинный. По нему. А она по короткому переходу. Я по длинному, длинному, кажется, предлинному. А сейчас, в эти минуты он для меня попросту бесконечно длиннющий. Но я иду. Быстро иду. Все быстрее, быстрее. Нет. Стоп. Спокойнее. Если ее там нет, - глупо бежать. Ну а если она там, - может заметить. И понять. А я не хочу, дабы она видела, что я вот иду. Переживаю. Что греха таить, - думаю о ней. Ладно. Иду быстро. Но спокойно. Главное, спокойствие… Вот платформа. К последнему вагону. В сторону Подола. И вижу там. Ее. Она меня заметила. Кажется. Нет. Заметила таки. Вот. Улыбнулась. Кажется. Мне? Нет. Точно улыбнулась. И отвернулась. Подошел. Она посмотрела мне прямо в глаза. Ждет. Или сама может заговорить. Ой, не буду позориться. А может это и не позор. Ладно. Надо заговорить. К ней.
- Что то мы все в одну сторону… - говорю улыбаясь.
- Да уж. Действительно странно.
- Вам на Подол?
- Вообще-то да. И Вам?
- Вы на это, хочу думать, надеетесь.
- Ох Вы... – сквозь свой такой звонкий смех. – Значит на
Подол?
Легкий кивок. Мой. Головой. Я. Моей. Да. Куда мне еще. Действительно. Надо забежать в мастерскую к приятелю. Так об этом думаю, словно без этого захода к дружку и обойтись нельзя. Но это ныне второстепенное. Сейчас она возле меня. Мы. Улыбаемся. Оба. Друг другу. Молчим мгновение. Тут поезд. Заходим. Стала возле дверей. Возле нее. Я. Говорит, что еще ни с кем так не знакомилась. Она. А мы еще и не знакомы. Кстати, мне именно никогда не приходилось знакомиться. Словом, интересно получается. Ладненько. Она открыла сумочку. Блокнот. Он такой толстый. Толстенный. Этот ее блокнот. Зачем он ей, такой толстый, - не мое же дело это. Ищет что-то. Она. В этом блокноте. Смотрю. На нее. Я. Улыбаюсь. Я. Ей. Да. Она улыбается. Мне. В ответ. А может и не в ответ? Ладно. Словом, не находит, что искала. Говорит.
- Хотела Вам дать свою визитку, но не могу найти.
- Ничего. Мы же на Подол. Мне выходить на “Почтовой площади”.
- А мне на “Контрактовой”.
- Можно ведь просто записать телефон.
- Правда - говорит. Достает кусочек бумаги. Аккуратный
кусочек. Не какой-то обрывок. Да. Пишет свою фамилию, имя, телефон. Вот. Моя остановка. Не выхожу. Да. А я не выхожу. Вот. Не успела еще дописать. Она. Свой номер телефона. Для меня. Вот. Ей. Говорю:
- Доеду с Вами до Вашей остановки. Там пересяду –
улыбаясь, говорю ей. Да, именно улыбаясь, - в принципе, весь наш разговор с моего лица не сходила она. Улыбка. Прямо как у... Ну так о себе! – я улыбался искренне. Вот. А зачем же я с нею знакомлюсь? Нет, это ж надо! Прямо как в известном: “не было печали, так черти подкачали”. Ну, тоже мне еще знаток фольклора нашелся. Ладно. Странно, но всю дорогу мы молчали. Понятное дело, что я все лыбился. Да. Найти такого идиота, - еще надо поискать.. Правда и незнакомка не с нахмуренными бровями была. Значит. Улыбаемся, начатую еще на линии метро “Святошино” – “Лисовая” игру продолжаем. Однако, же более веселее. Наглее, что-ли. И вот сия незнакомка приступила к делу. Конкретному. Она записала свой телефон. Вот. Написала имя - Лара. Открыла какое-то отделение в блокноте. Там визитки. Качнула головой. Своей. Дала мне. Без малейшего намека. Или принуждения. Визитку. Свою. Попросила и меня записать свой телефон. Интересно. Попросила сама. Не я предложил. Да. Значит. Записал свой телефон. Ей. На ее аккуратном листочке. Однако-же. Ладно. Вот и метро “Контрактовая площадь”. Выходим. Нет. Сначала. Она на выход. Молча за ней. Я. Идет. Она. И я возле нее. Улыбаемся. Друг другу. Глаза играют – то в прищур, то провели ими с намеком влево – вправо. Мы. Оба. И молчим. Дом. На Волошской. Недалеко здание бывшего Подольского райгастрономторга города Киева. Потом это было какое то предприятие, или ассоциация. “Хорив”. Называлась так. Сейчас там идет ремонт. Что будет, что есть, не знаю. Значит. Всю дорогу визитка в руке. Моей. Ее. Да. Ее визитка. Стоим у подъезда. Дома где живут ее родители. Об этом мне сама Лара сообщила. Зачем, чтобы я не подумал, что там ее муж? А может и просто так. Разговаривая, считай, автоматически, взглянул на номер телефона. Не подольский. Скорее всего это Печерск. Словно прочитав мои мысли, (впрочем, и так было понятно о чем можно подумать смотря на номер телефона), Лара говорит:
- Я живу на Печерске, на бульваре Леси Украинки. В доме,
который почти сразу возле метро “Печерская”. А здесь, тут, живут мои родители. Надо сегодня навестить их по небольшому дельцу.
Интересное дельце, я когда-то встречался в женщиной которая также жила буквально возле станции метро “Печерская”. Вспомнилось, что и Мустафа одно время тут таки проживал. Но воспоминания и мысли пока в сторону. Возле меня дама и надо с ней говорить. Вернее, отреагировать на сказанные ею слова.
- Я Вас немного провожу. Можно?
- Уже провели. Мы пришли.
Спешит. Она. Ожидают родители. Ее. Как мне сказала. Она. Только что. Да. Спешу. И я. Тоже. Нет. Не очень. Значит, не очень спешу. Ладненько. Красивая женщина. Прогуляться бы по улочкам. С ней. Часок-другой и за часок. Эх, а она спешит. А ведь действительно, так хочется с ней еще хоть часок поуличничать. Мне. А она спешит. Жаль. Да. Очень жаль. О походе к другу я и призабыл. Вот. А Подол мне очень мил и дорог. Люблю, ох как же люблю я, их, подольские улочки, закоулочки. Люблю вас, люблю несказанною любовью. И уповаюсь вами. Вы, вы же все... Такие уютненькие, узенькие, миленькие, старинненькие, напоминающие о прошлом, похоронивших много тайн нашего города и в тоже время, оставившие неизгладимую память о нем. Почему же ты, Подол, такой теплый, такой милый и такой ласковый в любую пору года? Почему же так хочется ходить по твоим улочкам особенно весной, когда от яркого теплого солнца тают остатки снега, и уже маленькими тоненькими ручейками куда-то бегут? Куда... Люблю, люблю киевские улочки. Но вас, вас подольские особой любовью. Но разве только лишь подольские, - а не все старинные, окутанные слоем чарующей старины? Ладно. Мы у дома, дома ее родителей. Это очень близко от метро “Контрактовая площадь”. Значит. Не стал томить своим присутствием. Ее. А может не томил? Возможно мне нужно было-бы все-же еще побыть возле нее? А почем мне знать, и как ее познать? – тебя, женская душа... Незнаю. Ладно. Попрощались. Назад дороги, выходит, нет.
Возвращалась от Иры. Пробыла с ней почти целый день. Хотелось как-то помочь. А вот как это сделать и не знаю. Не получается у нее со Стасом, и все тут. Ругаются без конца и края. Нужно бы им просто сесть и поговорить. И тут самое грустное. Они попросту не могут друг с другом разговаривать. Для Иришки виновен во всем, разумеется, Стас. А для Стаса, понятное дело, причина всех зол Иришка. Сколько не пыталась объяснить простую истину, что в скандале обе стороны не правы, так и не удалось. Жаль мне их. Как посмотришь на весь этот семейный идиотизм, так гордо чувствуешь себя умнее всех умных уже хотя-бы потому, что мужика в доме нет, а значит и нет всего того негативного, что они приносят. Однако, правду говоря, хотя оно-то и хорошо, что нервы мои в доме некому трепать но... Впрочем, ведь и мне некого обнять... Меня некому... Ой, стоп. Дальше. Мужик, он такой зверюга, что если его нет - плохо, и если есть не очень хорошо. Однако, он в принципе нужен, по крайней мере, в хозяйстве. Пригодится. Там что-то делать. Или как инвентарь... А там смотри и тепло тебе подарить может... Ой, что это я... Так. Конечная. Станция метро “Святошин”. Все же к ней быстро таки доехала маршруткой. И в метро быстро, быстренько, быстрехенько. Мало, к удивлению, на платформе людей. Стою уж минут пять, а поезда нет. Но вот и ожидание мое удовлетворяется прибытием железной колесницы. С мотором. Электро. Двери раскрываются. Какой-то мужик пропустил меня. Может видит, что сидячих мест предостаточно и пропустил. Ладно. И среди мужиков редко, но все же встречаются люди. Нет, я таки хотела почитать, а сидя то чтение дается легче нежели стоя в толпе, тебя по прихоти кого-то толкающей. Читаешь, и время то так как-то быстрее все же пролетит. Значит, в сумочке находится для этой цели очень умная книга: Николай Арсеньев: “Из русской культурной и творческой традиции”. Кстати, издана в Лондоне каким-то английским, или русским издательством в Англии. В смысле Великобритании. Ну, Объединенном Королевстве Великой Британии, Северной Ирландии и стран содружества. Вот. Какая я умная. Сама себе удивляюсь. Ну а книга. Да, книга... Несколько лет тому как-то принимала участие в одном, само собой разумеется, очень умном диспуте (А в каком же я еще буду участие принимать, как не самом что нинаесть умном пре-умном?). После завершения означенного, какой-то мужик подарил мне с десяток русскоязычных книг английского, будет может вернее (чтобы не беспокоить национальность) сказать, лондонского издания. Их, все, я в принципе, просматривала. Но не читала. А то как-то заходили Иришка и Стас и кто-то из них увидел эту книгу. Попросили почитать. Читали ли они ее – не знаю. Но сегодня Иришка возвратила. При этом, почему то заявив, что она, видите ли “не станет более терпеть и готова развестись”. Ох, было бы из-за чего мужика терять. А ведь и сама толком не знает в чем причина скандалов. А какое отношение имеет книга? Ну ее же куда-то надо примостить. Ладно. Тот мужик напротив. Интересно. Да. Очень интересно. Он напротив. Специально сел, что ли? Так, буду читать. Где книга? Он посмотрел каким то жгучим, играющим взглядом. Наши глаза встретились. В его глазах усмешка. Словно намек. В прочем, вполне возможно и не “словно”. Словно намек. Они играют. Губы, как-бы давя улыбку, играют. Не, не. Ты только посмотри. Ну и мужичара! Ну, ну. Еще кто кого за рога возьмет! Тю... А что у женщин есть рога?! Да. Начинается... Есть в дикой коровы. Словом есть рогатые женского рода. Приехали. Ладно. Глаза играют. Ох, доиграешься. Ну, гад. Ладно. Может его динамнуть? Но если этим и закончится... А что же, попробуем динамнуть, так сказать, психологически? Что это и как толком не знаю. Динамнуть психологически... Вот что такое просто “динамнуть”, в смысле “крутить динамо” знаю хорошо. Правда, самой этим заниматься не приходилось. Может, жаль. Что не приходилось. А может жаль, что уж и призабыла. Как динамила. Ладненько. Впрочем… Да... Нет, совсем не в своем уме. Что-же касается“динамнуть психологически”, то есть психологически “крутить динамо” действительно моя выдумка. Ну прямо как за пословицей “голь на выдумки умна”. Вот и само это чудненькое, ну впрямь до ужаса, выражение (“динамнуть психологически”, психологически“крутить динамо”) мое. Лично мое. Только что сама придумала. Ур-я-я-я! Но, посмотрим, что выйдет. Тогда и изложим теорию на основании практики. Отвечаю ему легкой улыбкой, словно движущимся прищуром глаз. Поиграть так поиграю. Поиграем. Поиграешься. Впрочем... Да... Нет, только посмотри: ну во бычара. Хорошо. Поигрываю. Его взгляд все чаще и наглее пробегает по моему лицу. Да нет, какое уж там лицо. Он словно раздевает меня. Ну кобелина. Ну бык. Только посмотри. Словно уж и впрямь видит пред собою без ничего. До нага раздетую. Идиот. Что это я. Действительно, что-то в нем есть. И взгляд не такой уж и наглый. Это я от злости, что-ли так была подумала ранее. Стоп. За книгу. Ага. Глава пятая. “Русские просторы и народная душа”. Гм... Просторы и душа... А он... куда уж тут до просторов и души… Словом, пытаюсь читать. Получается, что смотрю в книгу и вижу фигу. Ни русских просторов, ни... души... Впрочем, душа, да уж душа... Мысли мои возле него. Ну мужик. Крутятся все мои мыслишки вокруг него. Ну паразит. Ох кобеляка. Таки кобелина. Как смотрит. Да, взгяд играющий, словно и не меня, но как-бы полностью мой. Как-бы, ты мне не нужна и тебя не вижу, и сразу-же он меня обеляет, снимает все с меня, входит в мою душу, мною владеет. Не, ну нет же, нет - как смотрит! Вот те дело-то. Хорошо. Бой принимаю. Посмотрим кто еще кого. А вдруг он специально. А потом будет друзьям рассказывать. Да, гаденыш. Куда там. Гад. Не меньше того. Кобель! Кобель! А вот если и кобель... А ну я его таки динамну. А вдруг не выйдет? Как не выйдет – у меня, у меня, Ларки не выйдет?! Выйдет. Еще как выйдет. Ладно. А вдруг он специально? Может. Да. Может. А мне то что, ведь мы не знакомы. Станция. Одна. Вот вторая. Еще. Еще. Еще. Мы же с ним играем. Остановка. Напротив его стала женщина. Он уступил ей место. Зачем? Хочет показать себя передо мною благородным? А может с той хочет познакомиться? Случайно? Не похоже. Стоит себе. Мне скоро выходить. А... нет, смотри и он на выход. Станция “Хрещатик”. Пойду на короткий переход. Интересно, он подойдет или на этом все? Ой, где он? Нету, нет. Видимо, ему где-то здесь нужно. Не подошел. Жаль. А чего жалеть! Мужик не СПИД. Следующий будет. Нет, ну я уже совсем озверела. Такая грубость. Гадкая. Да уж. Вот и пришли. Скоро поезд. Он. Он? Ура! Он! Дура. Дуреха. Нет. Дуреха же. Полная. Полнейшая. Чему радуюсь. Идет ко мне. Ну и что? Начнется. Давай лезть под юбку, под рубашку. Приехала... На мне же джинсы, - какая юбка? На мне свитер, - какая рубашка? А, что бы там ни было, а все они думают как бы только в постель и затянуть. И... Смотри-ка, он так приятно смотрит. Взгляд какой-то особенный. Хочется сказать, играющий. В нем что-то есть. Какой-то этот взгляд особенный, что-ли. А ведь вижу во взгляде... А, что там вижу. А ведь таки действительно пикантнейший взгляд. Губы. И он ко мне обратился. Я же и не обдумав ничего, словно автомат начала поддерживать разговор. И мы действительно начали разговор. Вдруг я очень таки почему-то занервничала. Не пойму даже почему начала искать свою визитку. Дать ему. Что за дура. Себя выдала. Ужас, я же первая назвала свое имя и даже фамилию. Нет, таки идиотка полнейшая. Прямо как под гипнозом. Впрочем, просто мне этот мужик пал в глаз. Вот и все. Обменялись телефонами. Наш разговор буквально из нескольких фраз. А мне как-то с ним приятно. Да, действительно, с ним может быть не так уж будет и скучно. Мне выходить. Он провел меня. Договорились о встрече. Интересно, он сам? У него нет женщины? Ну разве не приручила ли его пока какая нибудь? А я? Может он так, тоже самое думает обо мне.
Договорились созвониться...
Договорились созвониться. С ней. С Ларкой. Да. Побежал снова в метро. “Контрактовая площадь”. По Волошской. По Хоревой. Вот и Контрактовая площадь. Ныряю в подземный переход. Тут же, собственно, и вход в метро. Одну остановку. Еду. Станция “Почтовая площадь”. Выхожу. Быстро. Очень быстро иду. По Боричевому спуску, на Боричев ток. По Андреевскому спуску. Через какие-то минуты возле мастерской приятеля. В смысле, много каких-то минут. Да. Много. Немножко. А ведь можно было просто пойти с Контрактовой площади пешком. И было бы быстрее и удобнее. Да уж ладно. Пришел. Вот. Его нет. Молодец. Он. Своим делом занят. Не думает о пустых разговорах. Он. Не я. Потому как я к нему иду. А зачем, - толком и не знаю. А его нет. Дома. У себя. В мастерской. Нет, ну надо же такое. Ладненько. Нет, ну надо же такое. Ладненько. А моя голова совсем другим уж и забита. Думаю о ней. Жаль, что не провел. Да. Ладненько. В метро. Домой. В вагоне очень мало людей. На “Берестейской” появились какой-то мальчик с девочкой. Обоим лет по десять. Рассказали какие они несчастные. Понятно, что у них умерла мама. Какую-то песню проволали. В вагоне никто не подал. Пацаненок даже дергал за рукава некоторых пассажиров. Ничего. Интересно, что обход “несчастных сирот” начался на “Берестейской”. Привычнее, когда они идут со “Святошино”. Как-то рано утром наблюдал как эти сироты стайкой собрались возле более взрослого. Тот, видимо, указывал и детально пояснял какие они, сироты, несчастные. И сейчас дают им мелочь. А что будет когда эти сироты с такой вот сиротской психологией вырастут? Неужто-ль и тогда будут говорить о своей тяжелой жизни? Да. Хочешь не хочешь, а люди то растут, растут привыкнув к дармовому хлебу. Привыкнув... А привычка, как известно, вторая натура... Ладно. Сироты сиротами, а таблички кто-то им пишет таки. Аккуратно. И одни и те же лица. У попрошаек. Что детские. Что взрослые. Вот. Особо озадачивает, когда говорят что-то в стиле “Простите люди добрые, что мы к Вам обращаемся. Мы приехали из Закарпатья (или другой регион). Нам не на что доехать домой. Помогите кто сколько может.” Таблички написаны аккуратно, со вкусом. Может так художественно и мой приятель делает таблички, и приятельски подрабатывает. Мой. Идиот. Я. Ну не застал его, к чему глупости на человека наговаривать. Он пишет замечательно. Мой приятель. Картины. Это правда. Вот. Таблички. Эти таблички. И у всех их, в принципе одинаковые. Может наш киевский метрополитен ввел специальную форму взымания доплаты за проезд в такой странной форме? Интересно. С этой категорией интеллектуальных пролетариев бывают вообще шокирующие случаи. Так, на Крещатике недели три к ряду сидела дама с табличкой “Помогите на похороны”. Если себе собирала, то непонятны ее намерения на дальнейшую жизнь. Вот. Если же для кого то, то впору заинтересоваться бы этим милиции, - кого она собирается хоронить? А выходит, что кто-то умер у нее. Так что же, так что труп три недели ждет похорон? Неплохо. Ладненько. Ну а выражение “интеллектуальные пролетарии” не мое. Прочел в “Двенадцати стульях”. Или “Золотом теленке”. Не припомню сейчас. Да. Нет, все-же в “Двенадцати стульях”. Вот. Много вокруг нас людей действительно нуждающихся. Им нужно помочь. И эти люди не пойдут попрошайничать. Их надо нам самим искать. Это могут быть и соседи. И знакомые. Помогать надо. Обязательно. Вспомнились мне слова прочитанные давным давно в Священном Писании, что мол нужно милостыню подавать так, чтобы одна рука не знала, что делает другая. Ведь, по правде так и нужно делать. Хочешь помочь, так помоги по-настоящему, помоги так, чтобы это была действительно помощь, а не какой-то откуп. Действительно, сколько нуждающихся вокруг нас. И ведь не пойдут, не пойдет большинство из них попрошайничать. Нет. Более того, они даже не примут помощь. Бедные, несчастные. Да. А откровенно выраженные формы помощи не приемлют. Вот. Тут то и надо суметь сделать так, что бы и эту помощь оказать, чтобы не обидеть, не задеть их чувство собственного достоинства. Да. Это то не просто сделать. Уметь надо. А чтобы уметь, надо учиться. Всю жизнь. Надо и как помочь, и вообще всему учиться. Но ловиться на уловки проходимцев, - уж это извольте. Ищите других. Ладно. Дорога. Подумал вновь о малолетних попрошайках. Ведь, в принципе-то, действительно подавать им деньги... А с другой стороны, - среди тех детей столько воистину несчастных. Если дети идут и попрошайничают... Сколько случаев отказа от детей еще в роддоме. А сколько есть примеров во истину зверского обращения с детьми не только в детдомах, интернатах, но и со стороны своих же родителей. Да. Таки вопрос этот веже сложный. Какой всяк решает сам для себя по обстоятельствам. Я же стараюсь купить таким детям, взрослым покушать. Но деньги не давать. Кушать то покушают, а вот деньги... Это и водка, и прочее. Тото-же так и выходить. Значит. Вот я и дома. Посмотрел телевизор. Ничего не запомнилось. Да. Ничего не запомнилось. Да. Сново о бродячих, безпризорных детях. Вся беда именно в том, что много, очень много беспризорников действительно никого не имеют, или убегают от невыносимой жизни с родителями. Сколько пап и мам алкоголиков, наркоманов и прочее и прочее и тому подобное... А дети... Дети так хотят ощутить любовь, так жаждут почувствовать, что они кому-то нужны, для кого-то дороги... Впрочем, разве одни только дети этого хотят... Разве мы, казалось-бы уже взрослые люди, порой не ощущаем себя попросту покинутыми? Сколько-же из нас именно это чувство ненужности, если не сказать - непотребности -, ожесточает, толкает на действия, вовсе и не присущие нашей природе. Действия жестокие, злые, наполненные зернами ненависти. А ведь и сам мир вокруг нас такой жестокий, такой злой, признающий лишь право силы, понимающий только кулак... Жаль. Как жаль, что это есть, как больно от понимания правдивости этих своих слов. Нет, не хочется, дабы таковая ситуация отвечала реалиям бытия. Хочется, чтобы подобное было, пусть лишь с нами. С нами, а мы, значит, будем иметь надежду на какое-то жизненное изменение. Разве мы не понимаем простенькой, простой до примитивизма истины: всякое зло рано или поздно начинает попросту утомлять, становится невыносимо тяжелым даже для самих носителей этого же таки зла. Однако жажда проявить именно физическую силу, порой, наш разум настолько затмевает, что мы даже становимся не способными осознать: сила духовная настолько выше и значимее силы физической, что даже приводить какое-то сравнение попросту не возможно. Наша жизнь. В ней каждый старается проявить свои особенности. Но все мы состоим из каждого отдельного “я”. Вот это наше “я”. Вот оно в каждом из нас. А я? Что, - я?, - сколько делаю зла, а? А сколько добра? Сколько раз я не смог подарить человеку обычные и кажется такие обыденные слова любви, дать кому-то хоть маленькую надежду, пусть даже попросту его выслушать? Мне стало, вдруг тяжело и горько на душе, - ведь не противясь распостранению зла, с презрением относясь к попрошайкам сам же таки, непосредственно я же и являюсь одним из источников зла. Вот. Хотя тем, в ком вижу, как мне кажется, действительно несчастного, покинутого и помогаю, но... Но ведь я произвожу такую себе ротацию бродяг, деля их на авантюристов, профессиональных попрошаек и действительно несчастных. А может так и нужно? Не знаю, ох не знаю, не знаю. Да и нужно ли знать? Ладно. Подумал о новой знакомой. Случайной. Знакомой. А разве случайности бывают? Вспомнилось, как однажды попал в одну компанию. Там был дипломатический работник какой-то из стран, ранее входивших в СССР. А может именно Украины? Не знаю. Словом, он рассказывал как, работая в США, однажды был удивлен, когда увидел письмо, в котором извинялись за нанесенные его автомобилю повреждения и просили связаться с указанной какой-то страховой компанией для возмещения ущерба. Это была мелочная царапина. И дипломат говорил об этом. Даже незаметная. А просила извинения, как выяснилось, женщина. Далее история о страховых компаниях. О том, что царапина в не более нежели 50 долларов США была оценена в 900 долларов. США. И так далее. А мне тогда подумалось: ну какая гражданка США откажется от случайного знакомства с иностранным дипломатом... Смотри, может завяжутся добрые отношения, дружба... А там эта гражданка и своим Штатам сможет помочь... Увы, случайностей в мире не бывает. Вот. А, как известно, всякая случайность должна очень детально продумываться. Да. Чем она незначительнее и случайней, тем больше ее надо продумать. А моя случайность? Увы, и ее, с моей стороны, таковой не назовешь. Так. А с Ларкиной? Все. Пора отдыхать. Нет. Надо позвонить новой знакомой. Случайной знакомой. Почти. Случайной. Да. Набрал номер. На третий гудок трубку подняли. Приятный женский голос. Ой. А на часах то две
jaa777@ukr.net
Всем спасибо. И прочтите, если, что не так...
Начато: 17 октября 2002 г.
ВСКОЛЬЗЖЖЕНИЕ.
Киев...
(возможно и не необходимо...)
Киев. Киев. Киев. Мой город. Город моей жизни. Ты раскинулся под светло-лазурной, приукрашенной дымчатыми пушистыми облачками небесами на берегах воспетого сотнями поэтов, писателей, художников древнего, но одновременно такого вечно молодого и кажется вольяжно-горделивого Днепра. Он, седовласый Днепр, словно разделяет тебя как бы внутренний жизненосный духовный поток разделяющий тело человека. При этом одновременно являясь для него и источником небесного бытия, и вдыхая в сей град особенный земной жизненный ритм. Сколько же, сколько же о тебе можно рассказывать и правдивых, и полу легендарных, а то и совсем сказочных историй! И не ныне, вот сейчас, сегодня выдуманных, а сотворенных неизвестными авторами в еще, пожалуй, в более неизвестные времена нежели, даже мы можем себе представить, и уж давно-предавно, за сии минувшие века, успевших обрасти как устными так и письменными вековыми традициями только им одним единым присущей формы изложения. Да. Некто повествует ту или иную историю так, а вот некто другой, порой до неузнаваемости иначе. И в первом, и во-втором, и возможно еще каком-то неисчислимом варианте ее считают наиболее верно изложенной. Да ведь и истории то кажутся по смыслу одними и теми-же. И, в тоже время, не одни. И не те же. А что уж тут поделаешь, коль о Киеве, о сем граде можно говорить, говорить и говорить до бесконечности долго, дабы не сказать – вечно. Так вот, значит, и получается. Очень люблю этот мой, такой родной и дорогой мне город. Мой Киев, ты же, ты и только ты действительно богоизбранный град - Киев! Есть ли в мире город прекраснее тебя? Но, если и есть, то возможно лишь меж озаренных Божественным светом ангельских лазурных высот райских твердынь. И ты, мой Киев, одна из сих лучезарнейших богоизбранных твердынь. Ведь только подумать, - как же метко, как же озаряюще ярко правдивостью своею тебя испокон веков именовали – Новый Иерусалим. Вот он, вот! Вот он, вот! И нет иного. Нет, и никогда не будет. Сколько в нем чудесного. И прекрасного. Преисполненного таинственностью и мистичностью. И в чем-то наполненного чем-то постоянным и ностальгическим. А может и впрямь-таки действительно по-настоящему и мистического и таинственного. И впрочем, ностальгического? В чем? И еще. Удивительного и возвышенного. Этот город - родина моих предков, земля воистину святая. Она впитала в себя и слезы радости, и стоны печали. Здесь счастливый смех и крик ужаса, здесь... А, впрочем, возможно ли все перечислить, охватить и не забыть что-либо назвать? Увы, боюсь что нет. Ибо на небе легче перечесть все звезды, нежели хоть миллионную часть достоинств сего города, моего Киева, сей святой Киевской Земли. Сколько же, какое же неисчислимое множество она подарила миру, всему человечеству талантов, творцов и гениев! А главное – скольких же эта земля, научила искренне и страстно любить; в самом немыслимом безнадежьи - надеяться; и в безмерно ужаснейших глубинах безверия - верить. Он - словно нежнейший и прекраснейший волшебный райский цветок, нежданно распустившийся ранней, очень ранехонькой весной, умеющий незримо очаровывать, сладостно искушать, с удивительной нежностью и лаской затрагивать самые отдаленные и незримые глубинки человеческой души каждого из нас в отдельности. И... в то же самое время всех вместе, создавая особый бытийный мир своего существования сопричастного всем другим людям, и всему целостному человеческому миру, миру преисполненному царствования неведомой стихии светлости, и непознаваемого духа святости. Его любовь настолько велика, что и при всем желании не почувствовать, не ощутить сие попросту невозможно. В нем все прекрасно. И всякий находит здесь нечто свое, именно его, и присущее исключительно только ему. Да. В нем, в сем Граде, буквально все, к чему только не прикоснешься, что только не узришь - неведомой силой обвораживает, очаровывает. Но, разумеется, каждый из нас обращает свое внимание на нечто свое, присущее только его душе, исключительно лишь для него более всего милое и понятное. Это для нас некий ключик к восприятию духа всего Киева. И вот мне нравятся маленькие, мощенные старенькие улочки, большие широкие проспекты, тротуары… Да. Тротуары, тротуары, тротуары… Парки, скверы, детские площадки. Лавочки. Деревянные, но очень простенькие. И не очень. Простенькие. Но деревянные. Из чего-то иного сделанные. Ветхие домишки, комфортабельные современные дома. Старинные храмы и моднейшие, ну впрямь уж, действительно страшно современные клубы. Да. Все такое разное. И, в тоже время, такое единое. Разное. И единое. Зима и весна, лето и осень… Небо и земля, воздух и вода… Да. И все это Киев, Киевское. Киев. Принадлежащее этому удивительному городу. Киеву. Киев, Киевское.... Что все это как не его сущность. Его душа. Кто же этим всем управляет, у кого-же руководящие вожжи? Кто владычествует? Как именуется вся эта сила? Интересно бы узнать. Да, ладненько. Пусть другие разбираются. Коль захотят. Если у них получится. Вот так то. Да. Но кто же, все-таки, во всем этом разберется? Как знать. Может кто-то, или что-то, и сумеет. Но Киев есть Киев. И таковым быть ему. Он одновременно очень горд, независим, великолепен, мудр и могуч, и в тоже время очень прост и доступен всем дорожащим и любящим его. Он, Киев, город который любит, и который желает быть любимым. Видимо по сей причине человек родившийся в Киеве, или же приехавший сюда жить, если искренне полюбит его, то и почувствует какую-то необычную, нежную, преисполненную чарующей ласки любовь. Любовь такого величественного и нежного, огромного и ласкового, стремительного и прекрасного города как Киев. Город. Город, который воспринимается словно некий загадочный и чудодейственный живой организм. Кто же остается бесчувственным, жаждущим видеть в Киеве нечто неопределенное, такое себе некое местечко, призванное им прислуживать рано или поздно потерпит поражение. И это поражение будет выражено не в какой-то материальной форме, нет, - это будет духовный крах. И люди не принявшие Киев всей полнотою своего сердца всегда являлись, являются и будут являться для этого города чуждым, инородным элементом. И абсолютно не имеет значения то, что, для чего и зачем он в сем городе делал... Кто от всего сердца дарит любовь не будет обделен ею. Кто же жаждет лишь получать, но не желает сам дарить, рано или поздно поймет, что он для Киева всего лишь пришелец. Эдакий, незваный, никому не нужный, всех утомляющий и раздражающий гость.
(часть первая)
Время...
Время... Время... Времечко... Времячко... Ты летишь как сизый конь. Вместе с тобою что-то проходит. Что-то уходит. Что-то приходит. Бывает, что нечто и остается. А что-то на всегда, без единого следа, исчезает. Бывает, враз исчезло, и все тут. Словно и не было ничего. Но, само собой разумеется, и нечто обязательно остается... Остается, и вместе с собою осталяет в некоей частице бытия все так как было много лет, десятилетий, столетий... Интересно. Мы то ли изменяемся. Мы то ли не меняемся. Или что-то вокруг нас изменяется. Или меняется. А, возможно, и все вместе. Впрочемь, может, по отдельности. Выходит, не вместе? Нет, таки что-то есть еще. Изменяется. По каким-то маленьким частичкам. Да. Возможно и то. И другое. Вместе. А жизнь на поворотах что-то спрашивает как у нас. Так и с нас. Да ладно. Вон Антон с Игорем недавно разговаривали. Тут даже сомнения нет, что беседа была глубо интеллектуальная. (Ну а какая еще может быть после пары-другой, таким необходимых при встречах, бутылок водки?). Вбылые времена, бывало беседовал с ним. И я. По очереди. С Антоном. Значит. И с Игорем. Выходило, что и все втроем сиживали.Так вот. Втой последней беседе вышло, что завидует он Игорю. Антон. Не я. Мне-то чего завидовать? Да. Хотя у самого Антона и материально, кажется, все хорошо, и в жизни простецкой такой же заводь смирения и протепления. Хорошо. Ох как хорошо у Антона. Начальство уважает. Женщины любят. Мужчины даже за советом обращаются. К Антону. Вот как-то и говорит Антон Игорю, что мол завидует ему. Игорю. Антон. Да. Потому как есть у Игоря жизнь духовная. А у Антона нет. И все тут. Почему Антон интересуется духовной жизнью? Может он сдурел? Жил мужик себе жил. Купил несколько квартир. Имеет хорошую жену, двух любовниц. Денег валом. Нет, действительно же... Валом настолько, что дошло до анекдота: однажды был позвонил Игорю. Попросил о встрече и когда увиделись все спрашивал у Игоря что, значит, с деньгами делать. Мол не знает куда их девать. Словом, есть над чем призадуматься. Ему. Самому. О себе. И о нем. Нам. Без него. Да. Значит. Вел, вернее пытался бывало проводить и я с Игорем умные беседы. Ноеслираньше мыкак-то еще очем-то говорили, то сейчас тут проблемка. Уж больно Игорь человек духовный, в смысле религиозный. Поговорили немного, и он сразу все на религию переводит. Ну такие вещи, к примеру, Антону интересны, а вот мне... А ну, с ним, с Игорем еще голову морочить. Вот я живу себе так как живу. А как живу? Интересно, как же я таки живу? И живу, и все живу, и живу... Но вот как?... А, ладненько. Нам бы тут еще и поинтелектуальничать... Просто живу. Да. И не думаю о жизнях там разных. Да. Нет, оно приятно о чем то там думать, но чтобы очень сильно… И заснуть можно. Да. Ладненько. Жизнь есть жизнь. Много непонятного. Да. Значит. Люблю исскуство. А что в нем понимаю? Не знаю. Просто нравятся мне различные течения. В исскустве. И литературе. Ну там еще некоторые художники. И литераторы. В смысле прозаики. Да. Вот поэтов не очень-то и читаю. Не нравятся они мне. Значит. А каковы к сему причины, - и сам не знаю толком-то. Просто не нравится, не нравятся, не люблю читать стихи. И слушать. И все. А вот в живописи о представленном живописующем порой предначертальном мире снисхождения человеческого восприятия сущности и преображающей силы его духа излитой творцом художественного созидания в его же картинах нравится размышлять. Что, собственно говоря, и остается делать, как хотя-бы не пытаться какой то интерес иметь. Там о литературе, искусстве размышлять. Разумеется же, что с умным видом. Как иначе? – надо и книжицы почитывать и живописью интересоваться, и... словом стараться пусть немножко но показать же себя таким себе... А каким же? Действительно, каким? Но есть произведения и литературы, и живописи которые действительно вызываю далеко не безразличные, не спокойные чувство. Есть такие. Отдельные художники заставляют размышлять далеко не о простом изображении маслом на полотне.
...Значит, Эдвард Мунк...
Значит, Эдвард Мунх. Разумеется, есть и другие художники вызывающие у меня интерес. Далеко за примерами и ходить то не надо, наш Сергей Василькивский. Но сейчас, именно сейчас, притягивает именно Мунх. Жил он в 1863-1944 годах. Умер, выходит, на восемьдесят втором году. Я это знаю, относительно, кажется нормально. Именно эту деталь. Этот мастер, его фамилия, как мне говорил один знакомый художник правильнее называется “Мунк”, но я исходя из привычки, и в первых прочтениях этой фамилии по написанию “Munch” все-же продолжаю свое “Мунх”, а не “Мунк”, и все тут. Меня поначалу все поправляли, поправляли. Потом уж и свыклись. Все. Или почти все. Словом, уже не поправляют. Вот. Действительно, что по-напрасну творческому народу силы тратить на таких вот увлеченцев. Ну, как я. Значит. Так вот, свое творение “Мадонна” Эдвард Мунх написал маслом в 1893/1894 годах, и сейчас эта картина находится в Музее Мунха в г. Осло. Ну это в Норвегии, получается, Скандинавия. Никогда не видел ее, этой картины, его, этого творения, в оригинале. Только репродукции. Не знаю почему, но “Мадонна” чем-то меня всегда привлекала. И ныне, разумеется, привлекает к себе. Можно сказать, учила. И учит. Интересно, что в тоже время, ее нельзя было понять до конца. Нельзя, не получается, немогу ее понять. И все тут. Что-то, словно стекло, не давало возможности проникнуть туда. Ближе к ней. К “Мадонне”. Что же это было. Вернее, что это есть. Странное чувство, но частицы “Мадонны” нахожу в каждой женщине. Странно. Однако и проникнуть, увидеть и ощутить любую женщину нет возможности. Словно ее так же закрывает стекло. Вернее, нечто легкое, словно дымчатое стеклышко. Ладно, уж. Тоже мне, екзистенциналист нашелся. Да. Интересно другое. Многие говорят, что Зигмунд Фрейд в своих литературных и философских произведениях выражает то, что Мунх в живописи. Странно. Но я не воспринимаю (что бы не сказать - не переношу) Зигмунда Фрейда и обожаю Эдварда Мунха. Обожаю в том смысле, что его работы в чем-то мною глубоко воспринимаются как частица своей, то есть моей, жизни. В чем? Не знаю. Но это все еще с моего далекого детства. И как бы заставляют, призывают к раздумью. Нет, к размышлению. А может и к тому. И к другому. Не знаю. Не знаю, и знать не знания не могу... Или знать не хочу. В не знание... Или с не знанием... А вот Зигмунда Фрейда, не пойму и сам по какой причине, не переношу... Однако, если призадуматься, то не воспринимаю Фрейда скорее всего, по той простой причине, что недостаточно (как считают многие мои знакомые) о нем знаю. Да ладненько, с Фрейдом то. К тому, о чем говорю, о Мунхе. Его работах. Они, работы Эдварда Мунха. Да, они не открываются полностью, но мысль, мысль… Вот как с “Мадонной”... Да. Относительно же не столько, по сути, самого экзистенциализма, сколько каких-то философских направлений, философии в целом, то меня заинтересовала мысль Эдуарда Кузнецова из его книги “Мордовский марафон”, где он пишет: “Как почти ничего толком не зная об экзистенциализме, но, прослышав о его роли во французском сопротивлении, я понял, что это чудо, о котором только может мечтать основатель любого философского течения: философия как руководство к действию! Не политическая доктрина, а именно философия. (...) Но, похоже, французский экзистенциализм эпохи Резистанса [Сопротивления – французов против нацистов – я.] был вершиной развития и жизни этого учения”. ...Много думать и говорить об умном...
Метро “Святошино” и ...
Станция метро “Святошино”. В принципе, сейчас уже официально называется “Святошин”, но я привык называть именно так “Святошино”. Нет, серьезно, ныне официально действительно надо произносить название этой станции метро как “Святошин”. Странновато, и смешно. На первый взгляд казалось бы одно слово: “Святошино” - “Святошин”. Однако, если присмотреться, то выходит нечто абсолютно чуждое друг другу. Ладно. Проблема же в том, что привычку к старому названию нет желания менять. Да и потом, нет настроения идти в ногу с современностью и мудростью житейско-бытовой не столько по какой-то глубинно-философской причине, сколько из не желания следовать на поводку у различных фантазеров от науки. И все тут. Народ называет как считает нужным. Из чувства протеста, подогреваемого желанием следовать трезвому разуму, не хочу, не желаю, и еще тысячи тысяч раз не хочу и не пожелаю к этим современным ученым пристраиваться. У них “Святошин”. У меня “Святошино”. Припомнилось, как еще в детстве мой отец объяснил мне, что есть слова которые не склоняются. Или как это, по научному, сказать. К примеру, вот слова: “пальто”, “кино”. Как не крути, но не скажешь “ходил в пальте”, “видел в кине”, “крутил” кина” и так далее. А вот мудрецы находились додумавшиеся написать на рекламных проспектах: “... различные пальта”, “... интересные кина” и тому подобное.Это изтой-жесерии, что и “Святошин”. Понятно что столь замечательные перлы мне без малейшего утруждения довелось увидеть в рекламных плакатах, примощенных в метрополитене. Разумеется, ракламные деятели труженики имеющие одно, а то и два, а порой и три высших образования. Самое пикантное то, что мой отец, объяснивший простые препростые истины, проработал почти полвека за рулем грузового автомобиля... Очень обычного, и достаточно тяжелого, автомобиля. Вот и думай, коль простой человек с обычным средним образованием понимает больше нежели такие себе безуино умные, очень ученые, дяди и тети влияющие на название улиц, станций, и даже (вытолько подумайте) пишущие рекламы. Да, они, как никак имеют страшно великое образование. Выходит, образование есть, а образованности, правильнее сказать зниний, и нету вовсе. Возвратимся к нашим размышлениям по ономастике. Собственно говоря, и само это же слово, “Святошино”, связано со, как о нем верующие говорят, святым Николой Святошой, Черниговским князем. Был такой. Интересная личность. Значит. Человек жил себе, жил. Потом, в какой-то миг своего жития понял, что живет-то он не совсем так как следовало бы, ему же самому и хотелось бы. Жизнь следует изменить, сделать в ней эдакий резкий поворот, благодаря коему ты же сам почувствуешь нечто иное, отличительное от приторно-сухого ежедневного твоего отживания на сей грешной земле. Именно - отживания, а не жизни. Бывает так. Возможно правильнее будет сказать, - находятся люди, способные сделать действительно мужественный, достойный настоящего человека, мужчины, поступок. Так и князь Никола. Принял монашество. Подумать только: жил себе не тужил, скорее всего жену имел. Как быть должно. Немало, видимо и деток наплодил с ней. День пришел, и понял он, что дальше жить так нельзя. Не достает чего-то очень важного, ощупи не доступного. Надо, как надо в такой ситуации найти мужество и сделать достойный поступок. Князь Черниговский Никола решился. Да, он принял монашество, и хоть как-то свою жизнь изменил. А мы, порой живем, живем и понимаем что живем-то не так, не по-людски, что-ли, а вот изменить что-то и не решаемся. Боимся, значит, нового, нам неведомого. Вот и выходит, что для нас как для скотины безмозглой существовать легче, нежели изменить, попробовать изменить хоть что-то... мы и не решаемся. Лучше в дерьме, но уж как привыкли, а не попытаться вырваться из него, этого дерьма, что-то изменить. Значит. Жил этот князь Никола Святоша вот здесь, в этой, именуемой в его память как “Святошино”, местности. А сейчас... Да, местность именованная в честь князя. Уж что-то, но в мою то память уж не то что местность... Ничего не назовут. И все тут. Тоннель-проход-переход ко входу в метро. Со стороны направления к выходу на платформу электричек. Тут есть выход к электричкам. Есть просто выход из туннеля. Кругом люди. Многие что-то предлагают. Ну торгуют, значит. Да. Чем-то торгуют. Вот. Ну, понятно, милиция там появляется. За порядком смотрит. Даже гоняет торговцев. Бывает. Но народ как был, так и есть. Вот. А что тут поделаешь, коль люди же хоть как то хотят копеечку заработать. Значит. Ступи мы туда и... И мы попадаем на базарчик. Но если выйти и из следующих, вновь торговля. Стоят люди и что-то продают. Вот так уж и вышло, что лет этак, пятнадцать тому, считалась торговля чем-то презренным и..., ну страшно не хорошим таким. А жизнь свое русло ну, где-то немножечко, а где-то и совсем по серьезному изменила, и ох уж, сколько из тех, кои презирали продавцов и в целом торговлю, уже сами то стоят тут таки, на базарчиках. И не в магазинах. А на базарах. Значит. Жизнь идет, и жизнь свое меняет. А возле самого выхода из этих туннельных галерей, есть еще два боковых выхода. Тут цветы. Кажется, что здесь собранно огромное количество самых, что ни наесть различных цветов. А коль присмотришься, то, в принципе, не так уж и много наименований. По крайней мере, меньше, нежели самих продавцов. А проходим далее, и пред нами различные домашние продукты. Уж тут их выбор куда больше, нежели у цветников. Значит. Ну, у тех, кто торгует цветами. Цветов. Наименований. Так вот. Здесь, рядом же, торгуют и прессой. Интересно, что однажды, кажется или в последние недели лета, или вначале осени 2002 года, покупая еженедельник “2000” услышал прежнюю его цену: 1 гривна 80 копеек. А буквально выйдя из этих галерей, мы видит киоск “Пресса”. Ну это метров двадцать пройти. Да, нет, пожалуй меньше. Словом, не знаю, да и к чему такая точность? Может меньше, может и больше. Ну и что из того, - пускай себе и будет... Ну о еженедельнике. Да. Так там, значит, еженедельник “2000” стоил тогда же лишь 70 копеек. А однажды, уже через несколько месяцев, на газетной раскладке этот-же еженедельник стоил 80 копеек. А в киоске 70 копеек. Пикантно то, что в нескольких номерах еженедельника указывали его стоимость не более 70 копеек. А прилагаемый к нему (или входящий в его состав) приложение “Уикенд” уже в четверг отдельно продается разносчиками газет за 35 копеек. Интересно. Да. А чуть в стороне, совсем рядышком, значит, - различные домашние продукты. Так вот. Ну а там есть и еще один, последний туннель. Именно, в этом последнем тонельном продолжении также продают цветы. Они как люди, эти цветы: одни - красивые внешне, другие – внутренне, величественные и обыкновенные. И все они разные. Да. Самые разные. Вот. Ладненько. Выход и к остановкам автобуса и к остановкам маршрутного такси. Пенсионерам и имеющим льготы лучше пользоваться автобусами. Не оплачивают проезд. Нам же все равно, в принципе. Вон проезд на автобусе стоит 50 копеек, а на маршрутном такси доедешь за 60, а можешь сесть в то, которое довезет и за 50 копеек. Но нужно платить. Проехать “зайцем” не удастся. Не удастся некоторым теоретически. Просто попадаются такие себе страшно грамотные деятели, что попросту не платят и все тут. Однажды сел такой типчик в маршрутку, пьет себе пиво и не платит. Водитель видит, но молчит. Не знаю, однако же какая-то вина и водителя есть, - он тогда не выдавал пассажирам за оплаченный проезд билеты. Понятное дело, шел бы по закону, то просто спроси себе у кого есть билеты, а у кого нет. И все тут. А так как он докажет кто платил, а кто нет? Ладно. Всякое бывает. Но как по мне, то не оплачивать проезд попросту стыдно и унизительно. Впрочем, ладно. Дальше. Значит, понятно, и какую-то часть льготников в маршрутках провозят. Ну, там, процентов 30-35. Но это остальным пассажирам на нервы действует. Ясно же, что льготы самый что ни на есть прямехенький путь к коррупции. Ой, ой как культурно. Надо проще и точнее: к обыкновенному воровству. И все тут. Так вот. Зачем нужны льготы пенсионерам, если бы лучше у них пенсию нормальную установили. Ну чтобы прожить можно было. А так пенсионеры... Пенсионеры-то пенсионерами... И... И куча самых различных деятелей приравняных по льготам к ним. Такие себе пенсионерствующие на дармовые харчи пенсионерчики по инвалидности. Интеллектуальной. Да. Самое ужасное, что нет понимания того, что льготы для вполне здоровых и не обремененных пенсионной книжкой лиц – это попросту стыдно, унизительно. Очень унизительно. Более того, даже позорно. Для самих же таки тех вот льготников. Что ли. Да. Значит. Туннели. Тут можно выйти к Святошинскому базару. Вернее, к базару и к Святошинскому вещевому рынку. Разумеется, если удастся перебороть лень. Вот. А там, немножко пройти и еще место торговли. Базар. Продуктовый. Сейчас он называется “Западный рынок”. Но возле него также продают вещи. Ну есть и рынок вещевой. Раньше был Святошинский рынок на Святошинской площади, на углу улиц Феодоры Пушниной и Семашка. О нем довелось как-то читать в книге С. Патарашного “Вспомнил – люминал (Киевские воспоминания)”, где автор пишет: “На базар, на третью просеку, можно было добираться двумя путями. Можно было идти по Северной - дачной улице, проложенной в высоченном сосновом бору... Но была еще дорога по самой Беличанской, через заброшенную дачу, вниз в овраг, а в овраге через ручей по тракторным покрышкам, и наверх, мимо марельки и шелковицы, в проход между двумя заборами – прямо на площадь перед базаром, прямо в спину керосиновой лавке...” Да. Что-то и мне такое помнится. Припоминаю и скаты, вернее покрышки, по которых мы ходили, бегали в кинотеатр “имени 1 - травня” (мая), а позже “Экран”; и зимы, когда мы с горки, здесь же рядом, резво так на лыжах катались. А потом оврага не стало. И на его месте выросли кооперативные гаражи. Ладно. Значит. О рынке. Потом, где-то в начале 1980-х годов этот рынок перенесен был на нынешнее место. А на былом месте рынка построили дома. Так тоже бывает. На месте рынка – дома. На месте жилых домов - рынок. Вот. Значит метро “Святошино” имеет два выхода. Относительно первого, то видимо уже хоть немножко кое-что известно. Второй же выход ведет также к небольшому базарчику. Кроме того и к остановкам троллейбусов, автобусов, маршрутных такси.
Значит так, в метро...
Значит так, в метро. Нахожусь на платформе. Разумеется, в ожидании поезда. Можно подумать, что на платформе можно еще чем-то другим заниматься. По крайней мере мне. А почему-бы, собственно говоря, и нет? К примеру, ожидать приятеля, а еще лучше подружку. Ладно. Словом, я стою себе на платформе. Интересное это бывает занятие: стоишь, понимаешь, каких-то две-три минуты, а вокруг столько сменяющих друг друга самых различных эпизодов... Кто-то куда-то спешит, нервничает, переживает, все на часы посматривает... А, тут же рядом, кто-то другой так себе спокойненько стоит на платформе и ему ну прямо абсолютно все равно что вокруг него происходит... Еще другой занят чем-то своим, очень важным, разумеется. Еще есть такие, что сидят себе на скамеечках и пропускают один поезд за другим: кого-то ожидают, или, возможно, просто так себе сидят и читают. Бывает даже книгу или газету. Прямо, подумаешь, что находишься не в метро, а в центральной городской библиотеке. Какое тут не исчисленное число судеб, характеров, и... самых что ни на есть всевозможных проблем, радостей, бед... Что и говорить. Так что и говорить лучше не говори-ка. Попробуйка кто описать лишь только две минуты из жизни этой самой обычной платформы метро и такой фолиатище выйдет!!! – но кто-же и где-же тот, который решиться на подобное? Тут столько сил нужно. И, пожалуй, не помешало-бы еще хоть капельку ума. Не повредит, думаю. Уж что там говорить, - кому удастся хоть на сотую частицу все происходящее описать при полнейшем своем желании... Увы, такого нет, да и, думается, никогда не будет... Касательно же самого метро, то безусловно можно сказать, что Киевский метрополитен самый замечательный в мире. Нет, правда. И не потому, что до смерти люблю мой родной город. И не потому, что я родился, вырос тут, но просто есть такие места, к которым невозможно быть безразличным. Таков Киев. Как-то приезжал один мой знакомый из Австралии, так отметил в метрополитене и чистоту, и некую безопасность, что-ли. Словом, говорит что Нью-Йоркский метрополитен поступается перед нашим буквально во всем. Впрочем, это мнение австралийца. Мы же, по теории, ну прямо попросту не то что должны, а буквально обязаны верить в преимущества и особую величественность, (ну, за пару, и величавость) всего того что есть в братских США. В смысле, Соединенных Штатах Америки. Именно Америки. Потому что есть еще и Соединенные Штаты Мексики. Хорошо. Но я в метро, нашем Киевском метрополитене. Людей очень мало. К удивлению, очень. Мало. На этой, считай главной, линии есть поезда, один из которых превращен в рекламу для кофе, а другой для чая. Чай люблю. А кофе? Кофе почти также. Хотя... Немножко. Поезд, вагон предпочитаю не разукрашенный. Подумалось: а хорошо, что поезда метрополитена еще не сделали рекламой для презервативов. С патриотическим уклоном, как к примеру: “Презервативы “Козацкие”. Ладно. Так садишься в чайный или кофейный вагон. Находишься словно в пакетике. С кофе. Или чаем. А с рекламой кондома получится словно в... Ну понятно. Ладно. Не будем травмировать крайне не устоявшуюся и нежную психику. Некоторых рекламодателей. К тому же продолжать сию фантазию рекламных проектов и перспектив нет ну ни малейшего желания. Собственно говоря, у меня. А у кого есть, то тот пусть себе и продолжит. Уж самостоятельно. Тема-то ох какая же обширная. Ладненько? Ладненько. Хорошо. Значит. Хорошо. Вот и поезд. Нормальный. Не разукрашенный рекламой. Вагон. Открываются двери. За мною стоит женщина. В джинсах. Красивые, светловато-синие, видно что действительно фирменные. В куртке светло-коричневого, вернее правильнее сказать, пшеничного, выгоревшего, цвета. И в свитере. Мне нравятся женщины в джинсах. Рубашке. Не ночнушке на станционной платформе, понятное дело. Так вот, нравятся в свитере, или в спортивной майке. Ну, еще эти майки “футболкой” называются. Однако же эта женщина в легком свитере. Легеньком, таком себе, какого-то светло-женного, словно выжженного, цвета. Что сказать: смотрится довольно не плохо. Очень красиво сочетаются цвета джинсов, спортивной майки, куртки. Хотя, в принципе, сказать так, равно что ничего и не сказать. Нет, мне, право нравится. Она симпатичная. Пресимпатичненькая. У нее короткая, очень аккуратная и одновременно словно вызывающе взъерошенная стрижка. Интересно так. Такая себе-с скромно-с вызывающая. Да-с. Волосы черные. Какие-то они с черточкой этакой жестковатости. Что ли. Вот. Сколько ей? Видимо, мы где-то одного возраста. Впрочем, у женщин возраста нет. Они как-то удивительно проходят по жизни не задевая возрастных границ, имея странное неопределенное количество лет пребывания на сей земле. Интересно. Моя-же незнакомка.... у нее волосы не имеют ни одной сединочки. И не сказал бы что крашенные. Выходит и такое бывает. Да. А мне всегда приятно смотреть на них. На женщин. Значит. Возраста не замечаю. И не думаю о нем. Возрасте. Не моем. Их. Возрасте. Значит, женщин. Коих вижу. И которые какое-то внутреннее чувство пробуждают. Почему, - не знаю. Правду ли говорю, что не знаю? – видимо, все-же правду. А сколько-же их, женщин, не вижу. Но и они, не видимые мною (и, в большинстве своем, никогда не будут, разумеется, увидимые) душу тревожат своим невидимым, (может вернее было-бы сказать, неведомым) присутствием. Как замечательно любить женщин, любить лишь только потому что они женщины. Нет, в этом что-то есть... Подумать же только, как необычайно приятно просто дарить, дарить любовь, и при этом даже в мысли ничего не требуя взамен. А глаза... Сколько удивительного в женских глазах, - там и водопад способный за какое-то мгновение тебя унести невесть куда, так и женские глаза... Что в них: холод, нечто заставляющее леденеть тебя? Видимо, что да, но там же и удивительное солнечное тепло, растапливающее самые холодные льдинки в нашей, порой такой израненной душе. И все это как в моих, (что уж поделаешь), таких взбаламошенных мыслях, так и в реальной жизни. А ведь без них, без женщин, без их стремления понравиться мужчинам, таким себе их окружающим, мир был бы не просто куда беднее, а невероятно ужасный своим убожеством. Да. Женщины. Бабы. Женщиночки. Бабоньки. Женщинки. На которых смотрю. Так люблю смотреть, наблюдать за ними, за их поведением, движениями, и... их чарующей... чарующей... очаровывающей... Кем? Кем или чем чарующей, очаровывающей – и не знаю. Они все кажутся какими-то особенно красивыми. Почему-то очаровательными и таинственными. А разве в действительности это не так? Более того: разве женщина не преображает наш мужской, порой, крайне, до уродливости, скупой мир, не делает его приятнее, уютнее, попросту теплее и человечнее? Ладно. Значит, вот и прибыл поезд. Дверь открылась. Пропустил. Ее. Эту женщину. Красивую. Нет, ну красивая же она таки действительно. Не по нарошку. Она заметила что я смотрю на нее. Странное дело происходит с женщинами, когда они замечают на себе мужской взгляд: враз преображаются, становятся какими-то подтянутыми, еще более нежными и чувственными, с эдакой не навязчивой ленцой... Такое впечатление, что и сами то они того не замечая пытаются понравиться смотрящему на них мужчине. Интересно. А сколько раз женщины, разумеется невзначай, делают те или иные движения, и ты начинаешь к ней уже присматриваться. Едешь в том же метро, а женщина на против так усерднои с такой завидной систематичностью что-то в своей одежде поправляет, что тяжело не обратить на это внимание. Ох, женщины, женщины – интересные вы все же таки создания. Какие же вы интересные, и как вас никто и никогда не сможет до конца познать... По крайней мере, кто либо из мужчин... Вот и эта незнакомка стояла себя стояла, а тут приметив на себе мужской взгляд... И как изменилась! Изменилась? – возможно мне показалось? Может мне просто хочется, дабы так было?... Нет, нет... Да нет же. Они то и сами не замечают как всею своею сущностью меняются... Ох, так и хочется сказать: “нимфетки”, - и сказал бы... Сказал бы, если бы не понимал, что в этом слове есть нечто неприятное, даже оскорбительное. Для них. Женщин-н-н... А они..., они... Даже сами... А че там! Вот эта незнакомка... Хош, не хош, а в ее слегка вольяжных движениях явно прочитывалась эдакая нехоть возможного действа и томления по чему-то, или от чего-то явно еще конкретно ею особо и не знанного, но все же предвкушаемого. Действительно во всем, буквально в самых малехоньких детальках, чувствовалась женщина. Женщина. Настоящая. Женщина, именно женщина, а не женоподобная представительница женского пола. Вот, вот, именно самая что ни на есть женщина. Да. А я ее увидел, и меня потянуло, просто хотелось на нее смотреть. Смотреть, и любоваться. Ну и в прям не дурак же таки: любоваться такой красотой и за просто так, - еще бы, кто бы не захотел?! Ладно. Дверь вагона открыта. Не сунуться же поперед нее. Да и не хорошо это. И хочется на ее посмотреть. Как входить будет, и прочее. Вот. Она такая красивая. О чем-то задумалась. О своем мужике? Или невымытых кастрюлях? Идиот. А все-же интересно: кастрюли, тарелки, чашки она моет сразу после того как покушала, или собирает гору? Ну, там, такой себе Эверест невымытой посуды? Нет, таки действительно идиот идиотом. Ладно. Она. Эта женщина. Ох и красивая. Прямо жжет ее красота. Говорят, что женщины под сорок и за сорок уже не те. Дураки говорят. Так. Говорят. А ведь в таком возрасте в женщине проявляется чарующая преисполненная какой-то абсолютно непонятной импрессией красота. Дух наполненный чем-то одновременно таинственным и обволакивающе импульсивным. Уносящим, уносящим, уносящим... куда-то... Это есть. Нет. Всеже таки действительно есть. Я так думаю. Что это есть. Да, в них проявляется какая-то эта особая красота. В этих женщинах. Которым, ну порядка сорока. Или еще нет. Или уже за. Вот. Действительно, красота обалденная. Вот. Значит. Уступил дорогу. Ей. Этой очень красивой женщине. Переглянулись. Мы. Случайно? Я – нет. Специально посмотрел на нее. Что-то в ней таки действительно есть. Присел. На места для сидения. Не на пол же, понятное дело. Хотя он и чист. Пол. Да. Тут значит, в поезде. Ну в вагоне. Людей мало, однако почти все сидячие места заняты. Вот. Ага. Она прямо. Напротив. Предо мною. Присела. Эта женщина. Которой я уступил дорогу. Которая красивая. Да. Открыла сумочку. Свою. Она. Взяла. Книгу. Из сумочки. Открыла. Ее. Книгу. Она. Будет читать. Значит. Несколько раз случайно встретились взглядом. Случайно? Я – специально. В ее глазах чувствуется игривость. Они словно привлекающая и всецело влекущая тебя даль. И в даль. Манящая, завлекающая и бесконечно таинственная. Да. Именно таковая. Притягивающая. Это некий магнит, которому подвластно даже нечто большее чем я. Со всеми своими амбициями. А почему даль? Не знаю. Глаза ее темные, и сейчас они мне кажутся словно цвета спелых маслин. Зрелых, спелых маслин? А вот там, на платформе казалось что они карие. И все же: цвета маслин или карие? Не могу уловить, понять. Странно. Действительно же странно. Губы нежные. Какие то уж очень упругие. Сочные. Словно созревшая сладкая ягода. Ее губы. Лесная дикая ягода. Они как бы сами по себе. Губы. Такое чувство, будто бы только дотронешься к ним, и вмиг они взорвутся сладостью сока созревшей лесной ягоды, потоки которой унесут тебя в чащи доселе неведомой сладости... И где ты... Да уж, да, где ты потом сможешь вновь, как в далеком детстве, ощутить себя во власти дикой лесной природы, власти женщины. Но это будет не мать дарящая любовь и теплоту. Нет. И это будет не просто кошечка, а милая-премилая кошка не столь спешаще приносящая, а нежно настойчиво и безудержно выдавливающая из тебя нежность и теплоту. Именно кошка, кошечка, жаждущая тобою владеть, дабы словно испить из тебя нежность и ласку... И любовь – испить тебя самого, испить всего тебя полностью, до самого что ни наесть, дна... Да. И глаза. Карие? Или нет? Все же таки карие. Стоп. Цвет таки ближе к цвету созревших маслин. Да. Они словно сами по себе. Тоже. И глаза. Цвет как-бы меняется. То карие, то... Какие? Маслин? Еще не знаю. Ну, не совсем уверен. Не могу уловить. Интересные глаза. Как у моей кошки. Цвет почти не уловим. Глаз. Кошки. Моей. А у нее глаза светлые. Да. Нет. Карие. Светлые или карие? Не знаю. Однако, какие-бы они не были, но в них виден глубокий, бездонный колодец. Он готов поглотить тебя. Ты только оступись. Только сделай неверный шаг и... Все. Возврата не будет. Увлечет, унесет тебя. Вот. И постой, подумай, - нужно ли делать шаг туда, навстречу... Пока не знаю. Да. Значит все же так и есть. Моя случайность не случайность? Вспомнил свою шутку: все случайности надо хорошо продумывать. Ладненько. Я продумывал эту случайность? Нет. Просто знал, что при случае поиграю с красивой женщиной. Мимикой. Значит. Это ни к чему не обязывает. Думал. Я. Так. Ладненько. Снова взгляды пересеклись. Слегка улыбнулся. Ей. Я. И глазами. И губами. Вот. Она тоже. Мне. И глазами. Они словно бездна – втягивают. И губами. Какие они сочные, нежные и чувствительные... Да. Какие у нее приятные губы. Какие чудесные глаза. Ладненько. Поезд мчится. Станции метро проезжаем. Одна за другой. Сменяет, вот и еще одна станция остается позади. И вот еще, еще... Остановки. Кто-то входит, а кто то выходит. И поезд метро мчится дальше. К следующей остановке. К следующей. И еще... И, видимо, наше расставание все приближает. А как хочется, чтобы поезд мчался быстро, быстро, быстро... И не останавливался. Чтобы нам по дольше вот так друг с другом... Ладно. Сново мы переглянулись. Улыбнулись. Как прежде. Взгляды смелее. Наши взгляды. Улыбка как бы все более и более играет. И становится игривее. Остановка. Еще одна. Напротив меня стала молодая женщина. Взяла себе и стала. Ко всему же, еще и красивая. Да. А, в принципе, женщины все красивые. Почти. Окромя злых. Найти красивую злую женщину тяжелее нежели... И сам не знаю с чем сравнить тут. Вот. Значит, стала та красивая женщина. А еще же как и стала-то. Ох, как стала. Как же она стала... Небрежненько так себе правую ножку слегка отставив носочком направо. Сново-же таки, небрежно, слегка ножка присогнута в коленке. Чувствовалась та некая привлекательная и одновременно дразнящая ее небрежность буквально во всем. Эх, жаль, что я не Ренуар. Ан-нет, и Ренуар не смог-бы написать... Да, все ж-же, как же она стала, как стала... Да. А что-же ей делать-то... А стала-то, стала. И стоит, коль у меня не достает ума уступить место, а вот только таращиться на нее... Вот. Однако-же сообразил таки. Уступил ей место. Потому как сообразил и додумался. Прямо мыслитель какой нибуть. Ну там Монтень, что-ли. Нет, Монтень не привлекает. Хотел-бы... Но, она поблагодарила. Какой голос. У нее. Не у меня. Какая манерность. У нее. Не у меня. И все мои мыслительские изыкания сами по себе исчезли. Да. От ее голоса и манерности... Ладненько. Присела. Она. Сидит... Нет, все это нужно уметь. В том спора нет. Уступать-же, в принципе, женщинам место очень приятно. Так заходит себе дамочка. Мужики сидят. Они или читает, или спят. Интересная такая себе картина: толпы читающе-спящих мужиков. Вот сидит себе мужичок и спит. Ну так ему спать захотелось, так враз захотелось. Бедняжка, бежняжечка. Или другие, - о, те шибко грамотные. Они читают. Представить себе только,- они читают. Они буквально зачитаны настолько, что даже не замечают ничего вокруг себя. Все, знать, читают, и читают. Прямо диво какое-то. А женщины, понятно само собой, тоже сидят. Нет, они, в отличии от мужчин, в своем большинстве, вдруг войдя в вагон не предаются толи спячке, толи чтению. Они просто себе сидят. Нет, разумеется, некоторые и читают. Не притворяясь, а по настоящему. Но вот спать... Чего, чего но спящей в вагоне женщины мне видеть никогда не приходилось. Это точно. А она же, вошедшая, может и уставшая, а может и нет... Заходит себе. Наверное думает как-бы скорее доехать до нужной станции. Надежд на то, что кто то уступит место... Нет, нет таких надежд. Как правило. Словом, ты тут враз подымаешься и уступаешь женщине место. Так не спеша. Сдержано. Дамы, в своем большинстве, этому удивляются. А ты... Словом, действительно очень приятно вот так просто уступить женщине место. Самое интересное, что такой простой поступок будто-бы преображает женщин. Они как-то сбрасывают... Нет, правильнее сказать: с них спадает в небытие, усталость, вялость... Они подтягиваются и... Словом, стоит уступив место простоять и несколько часов, дабы лишь увидеть такое потрясающее преображение женщины. Однако скоро выходить. Мне. И она поднялась. Да. Та, которая на меня смотрела. А я на нее. Не та, которой место уступил. Ладно. Станция метро “Хрещатик”. Выхожу. Я. Она также на выход. Та, на которую я смотрел. Не та, которой уступил место. И вот она идет. Идет. Она. Не оглядываюсь. Я. Да. Стараюсь однако уловить, предугадать куда она может пойти. Мне на пересадку. В сторону Подола. Она же пошла на короткий переход на “Майдан “Незалежности”. Прямым путем. В это время он открыт. Пошел же я путем более длинным. “Туннелем”. Тут свободно. Никого нет. Иду быстро. Нет. Очень быстро. Да. Очень, очень быстро. Значит она может, вероятнее всего, направится в сторону таки Подола. Почему-то так кажется мне. Не хочу ошибиться. А если она действительно там, у последнего вагона. Как я и думаю. Что потом? Познакомиться? Можно. Однако, она может быть замужем. А, ведь в таком возрасте многие женщины... Вернее, многим женщинам надоела опостылая однообразная семейная жизнь. Однообразная. И опостылая. Да. Вот переход. Длинный. По нему. А она по короткому переходу. Я по длинному, длинному, кажется, предлинному. А сейчас, в эти минуты он для меня попросту бесконечно длиннющий. Но я иду. Быстро иду. Все быстрее, быстрее. Нет. Стоп. Спокойнее. Если ее там нет, - глупо бежать. Ну а если она там, - может заметить. И понять. А я не хочу, дабы она видела, что я вот иду. Переживаю. Что греха таить, - думаю о ней. Ладно. Иду быстро. Но спокойно. Главное, спокойствие… Вот платформа. К последнему вагону. В сторону Подола. И вижу там. Ее. Она меня заметила. Кажется. Нет. Заметила таки. Вот. Улыбнулась. Кажется. Мне? Нет. Точно улыбнулась. И отвернулась. Подошел. Она посмотрела мне прямо в глаза. Ждет. Или сама может заговорить. Ой, не буду позориться. А может это и не позор. Ладно. Надо заговорить. К ней.
- Что то мы все в одну сторону… - говорю улыбаясь.
- Да уж. Действительно странно.
- Вам на Подол?
- Вообще-то да. И Вам?
- Вы на это, хочу думать, надеетесь.
- Ох Вы... – сквозь свой такой звонкий смех. – Значит на
Подол?
Легкий кивок. Мой. Головой. Я. Моей. Да. Куда мне еще. Действительно. Надо забежать в мастерскую к приятелю. Так об этом думаю, словно без этого захода к дружку и обойтись нельзя. Но это ныне второстепенное. Сейчас она возле меня. Мы. Улыбаемся. Оба. Друг другу. Молчим мгновение. Тут поезд. Заходим. Стала возле дверей. Возле нее. Я. Говорит, что еще ни с кем так не знакомилась. Она. А мы еще и не знакомы. Кстати, мне именно никогда не приходилось знакомиться. Словом, интересно получается. Ладненько. Она открыла сумочку. Блокнот. Он такой толстый. Толстенный. Этот ее блокнот. Зачем он ей, такой толстый, - не мое же дело это. Ищет что-то. Она. В этом блокноте. Смотрю. На нее. Я. Улыбаюсь. Я. Ей. Да. Она улыбается. Мне. В ответ. А может и не в ответ? Ладно. Словом, не находит, что искала. Говорит.
- Хотела Вам дать свою визитку, но не могу найти.
- Ничего. Мы же на Подол. Мне выходить на “Почтовой площади”.
- А мне на “Контрактовой”.
- Можно ведь просто записать телефон.
- Правда - говорит. Достает кусочек бумаги. Аккуратный
кусочек. Не какой-то обрывок. Да. Пишет свою фамилию, имя, телефон. Вот. Моя остановка. Не выхожу. Да. А я не выхожу. Вот. Не успела еще дописать. Она. Свой номер телефона. Для меня. Вот. Ей. Говорю:
- Доеду с Вами до Вашей остановки. Там пересяду –
улыбаясь, говорю ей. Да, именно улыбаясь, - в принципе, весь наш разговор с моего лица не сходила она. Улыбка. Прямо как у... Ну так о себе! – я улыбался искренне. Вот. А зачем же я с нею знакомлюсь? Нет, это ж надо! Прямо как в известном: “не было печали, так черти подкачали”. Ну, тоже мне еще знаток фольклора нашелся. Ладно. Странно, но всю дорогу мы молчали. Понятное дело, что я все лыбился. Да. Найти такого идиота, - еще надо поискать.. Правда и незнакомка не с нахмуренными бровями была. Значит. Улыбаемся, начатую еще на линии метро “Святошино” – “Лисовая” игру продолжаем. Однако, же более веселее. Наглее, что-ли. И вот сия незнакомка приступила к делу. Конкретному. Она записала свой телефон. Вот. Написала имя - Лара. Открыла какое-то отделение в блокноте. Там визитки. Качнула головой. Своей. Дала мне. Без малейшего намека. Или принуждения. Визитку. Свою. Попросила и меня записать свой телефон. Интересно. Попросила сама. Не я предложил. Да. Значит. Записал свой телефон. Ей. На ее аккуратном листочке. Однако-же. Ладно. Вот и метро “Контрактовая площадь”. Выходим. Нет. Сначала. Она на выход. Молча за ней. Я. Идет. Она. И я возле нее. Улыбаемся. Друг другу. Глаза играют – то в прищур, то провели ими с намеком влево – вправо. Мы. Оба. И молчим. Дом. На Волошской. Недалеко здание бывшего Подольского райгастрономторга города Киева. Потом это было какое то предприятие, или ассоциация. “Хорив”. Называлась так. Сейчас там идет ремонт. Что будет, что есть, не знаю. Значит. Всю дорогу визитка в руке. Моей. Ее. Да. Ее визитка. Стоим у подъезда. Дома где живут ее родители. Об этом мне сама Лара сообщила. Зачем, чтобы я не подумал, что там ее муж? А может и просто так. Разговаривая, считай, автоматически, взглянул на номер телефона. Не подольский. Скорее всего это Печерск. Словно прочитав мои мысли, (впрочем, и так было понятно о чем можно подумать смотря на номер телефона), Лара говорит:
- Я живу на Печерске, на бульваре Леси Украинки. В доме,
который почти сразу возле метро “Печерская”. А здесь, тут, живут мои родители. Надо сегодня навестить их по небольшому дельцу.
Интересное дельце, я когда-то встречался в женщиной которая также жила буквально возле станции метро “Печерская”. Вспомнилось, что и Мустафа одно время тут таки проживал. Но воспоминания и мысли пока в сторону. Возле меня дама и надо с ней говорить. Вернее, отреагировать на сказанные ею слова.
- Я Вас немного провожу. Можно?
- Уже провели. Мы пришли.
Спешит. Она. Ожидают родители. Ее. Как мне сказала. Она. Только что. Да. Спешу. И я. Тоже. Нет. Не очень. Значит, не очень спешу. Ладненько. Красивая женщина. Прогуляться бы по улочкам. С ней. Часок-другой и за часок. Эх, а она спешит. А ведь действительно, так хочется с ней еще хоть часок поуличничать. Мне. А она спешит. Жаль. Да. Очень жаль. О походе к другу я и призабыл. Вот. А Подол мне очень мил и дорог. Люблю, ох как же люблю я, их, подольские улочки, закоулочки. Люблю вас, люблю несказанною любовью. И уповаюсь вами. Вы, вы же все... Такие уютненькие, узенькие, миленькие, старинненькие, напоминающие о прошлом, похоронивших много тайн нашего города и в тоже время, оставившие неизгладимую память о нем. Почему же ты, Подол, такой теплый, такой милый и такой ласковый в любую пору года? Почему же так хочется ходить по твоим улочкам особенно весной, когда от яркого теплого солнца тают остатки снега, и уже маленькими тоненькими ручейками куда-то бегут? Куда... Люблю, люблю киевские улочки. Но вас, вас подольские особой любовью. Но разве только лишь подольские, - а не все старинные, окутанные слоем чарующей старины? Ладно. Мы у дома, дома ее родителей. Это очень близко от метро “Контрактовая площадь”. Значит. Не стал томить своим присутствием. Ее. А может не томил? Возможно мне нужно было-бы все-же еще побыть возле нее? А почем мне знать, и как ее познать? – тебя, женская душа... Незнаю. Ладно. Попрощались. Назад дороги, выходит, нет.
Возвращалась от Иры. Пробыла с ней почти целый день. Хотелось как-то помочь. А вот как это сделать и не знаю. Не получается у нее со Стасом, и все тут. Ругаются без конца и края. Нужно бы им просто сесть и поговорить. И тут самое грустное. Они попросту не могут друг с другом разговаривать. Для Иришки виновен во всем, разумеется, Стас. А для Стаса, понятное дело, причина всех зол Иришка. Сколько не пыталась объяснить простую истину, что в скандале обе стороны не правы, так и не удалось. Жаль мне их. Как посмотришь на весь этот семейный идиотизм, так гордо чувствуешь себя умнее всех умных уже хотя-бы потому, что мужика в доме нет, а значит и нет всего того негативного, что они приносят. Однако, правду говоря, хотя оно-то и хорошо, что нервы мои в доме некому трепать но... Впрочем, ведь и мне некого обнять... Меня некому... Ой, стоп. Дальше. Мужик, он такой зверюга, что если его нет - плохо, и если есть не очень хорошо. Однако, он в принципе нужен, по крайней мере, в хозяйстве. Пригодится. Там что-то делать. Или как инвентарь... А там смотри и тепло тебе подарить может... Ой, что это я... Так. Конечная. Станция метро “Святошин”. Все же к ней быстро таки доехала маршруткой. И в метро быстро, быстренько, быстрехенько. Мало, к удивлению, на платформе людей. Стою уж минут пять, а поезда нет. Но вот и ожидание мое удовлетворяется прибытием железной колесницы. С мотором. Электро. Двери раскрываются. Какой-то мужик пропустил меня. Может видит, что сидячих мест предостаточно и пропустил. Ладно. И среди мужиков редко, но все же встречаются люди. Нет, я таки хотела почитать, а сидя то чтение дается легче нежели стоя в толпе, тебя по прихоти кого-то толкающей. Читаешь, и время то так как-то быстрее все же пролетит. Значит, в сумочке находится для этой цели очень умная книга: Николай Арсеньев: “Из русской культурной и творческой традиции”. Кстати, издана в Лондоне каким-то английским, или русским издательством в Англии. В смысле Великобритании. Ну, Объединенном Королевстве Великой Британии, Северной Ирландии и стран содружества. Вот. Какая я умная. Сама себе удивляюсь. Ну а книга. Да, книга... Несколько лет тому как-то принимала участие в одном, само собой разумеется, очень умном диспуте (А в каком же я еще буду участие принимать, как не самом что нинаесть умном пре-умном?). После завершения означенного, какой-то мужик подарил мне с десяток русскоязычных книг английского, будет может вернее (чтобы не беспокоить национальность) сказать, лондонского издания. Их, все, я в принципе, просматривала. Но не читала. А то как-то заходили Иришка и Стас и кто-то из них увидел эту книгу. Попросили почитать. Читали ли они ее – не знаю. Но сегодня Иришка возвратила. При этом, почему то заявив, что она, видите ли “не станет более терпеть и готова развестись”. Ох, было бы из-за чего мужика терять. А ведь и сама толком не знает в чем причина скандалов. А какое отношение имеет книга? Ну ее же куда-то надо примостить. Ладно. Тот мужик напротив. Интересно. Да. Очень интересно. Он напротив. Специально сел, что ли? Так, буду читать. Где книга? Он посмотрел каким то жгучим, играющим взглядом. Наши глаза встретились. В его глазах усмешка. Словно намек. В прочем, вполне возможно и не “словно”. Словно намек. Они играют. Губы, как-бы давя улыбку, играют. Не, не. Ты только посмотри. Ну и мужичара! Ну, ну. Еще кто кого за рога возьмет! Тю... А что у женщин есть рога?! Да. Начинается... Есть в дикой коровы. Словом есть рогатые женского рода. Приехали. Ладно. Глаза играют. Ох, доиграешься. Ну, гад. Ладно. Может его динамнуть? Но если этим и закончится... А что же, попробуем динамнуть, так сказать, психологически? Что это и как толком не знаю. Динамнуть психологически... Вот что такое просто “динамнуть”, в смысле “крутить динамо” знаю хорошо. Правда, самой этим заниматься не приходилось. Может, жаль. Что не приходилось. А может жаль, что уж и призабыла. Как динамила. Ладненько. Впрочем… Да... Нет, совсем не в своем уме. Что-же касается“динамнуть психологически”, то есть психологически “крутить динамо” действительно моя выдумка. Ну прямо как за пословицей “голь на выдумки умна”. Вот и само это чудненькое, ну впрямь до ужаса, выражение (“динамнуть психологически”, психологически“крутить динамо”) мое. Лично мое. Только что сама придумала. Ур-я-я-я! Но, посмотрим, что выйдет. Тогда и изложим теорию на основании практики. Отвечаю ему легкой улыбкой, словно движущимся прищуром глаз. Поиграть так поиграю. Поиграем. Поиграешься. Впрочем... Да... Нет, только посмотри: ну во бычара. Хорошо. Поигрываю. Его взгляд все чаще и наглее пробегает по моему лицу. Да нет, какое уж там лицо. Он словно раздевает меня. Ну кобелина. Ну бык. Только посмотри. Словно уж и впрямь видит пред собою без ничего. До нага раздетую. Идиот. Что это я. Действительно, что-то в нем есть. И взгляд не такой уж и наглый. Это я от злости, что-ли так была подумала ранее. Стоп. За книгу. Ага. Глава пятая. “Русские просторы и народная душа”. Гм... Просторы и душа... А он... куда уж тут до просторов и души… Словом, пытаюсь читать. Получается, что смотрю в книгу и вижу фигу. Ни русских просторов, ни... души... Впрочем, душа, да уж душа... Мысли мои возле него. Ну мужик. Крутятся все мои мыслишки вокруг него. Ну паразит. Ох кобеляка. Таки кобелина. Как смотрит. Да, взгяд играющий, словно и не меня, но как-бы полностью мой. Как-бы, ты мне не нужна и тебя не вижу, и сразу-же он меня обеляет, снимает все с меня, входит в мою душу, мною владеет. Не, ну нет же, нет - как смотрит! Вот те дело-то. Хорошо. Бой принимаю. Посмотрим кто еще кого. А вдруг он специально. А потом будет друзьям рассказывать. Да, гаденыш. Куда там. Гад. Не меньше того. Кобель! Кобель! А вот если и кобель... А ну я его таки динамну. А вдруг не выйдет? Как не выйдет – у меня, у меня, Ларки не выйдет?! Выйдет. Еще как выйдет. Ладно. А вдруг он специально? Может. Да. Может. А мне то что, ведь мы не знакомы. Станция. Одна. Вот вторая. Еще. Еще. Еще. Мы же с ним играем. Остановка. Напротив его стала женщина. Он уступил ей место. Зачем? Хочет показать себя передо мною благородным? А может с той хочет познакомиться? Случайно? Не похоже. Стоит себе. Мне скоро выходить. А... нет, смотри и он на выход. Станция “Хрещатик”. Пойду на короткий переход. Интересно, он подойдет или на этом все? Ой, где он? Нету, нет. Видимо, ему где-то здесь нужно. Не подошел. Жаль. А чего жалеть! Мужик не СПИД. Следующий будет. Нет, ну я уже совсем озверела. Такая грубость. Гадкая. Да уж. Вот и пришли. Скоро поезд. Он. Он? Ура! Он! Дура. Дуреха. Нет. Дуреха же. Полная. Полнейшая. Чему радуюсь. Идет ко мне. Ну и что? Начнется. Давай лезть под юбку, под рубашку. Приехала... На мне же джинсы, - какая юбка? На мне свитер, - какая рубашка? А, что бы там ни было, а все они думают как бы только в постель и затянуть. И... Смотри-ка, он так приятно смотрит. Взгляд какой-то особенный. Хочется сказать, играющий. В нем что-то есть. Какой-то этот взгляд особенный, что-ли. А ведь вижу во взгляде... А, что там вижу. А ведь таки действительно пикантнейший взгляд. Губы. И он ко мне обратился. Я же и не обдумав ничего, словно автомат начала поддерживать разговор. И мы действительно начали разговор. Вдруг я очень таки почему-то занервничала. Не пойму даже почему начала искать свою визитку. Дать ему. Что за дура. Себя выдала. Ужас, я же первая назвала свое имя и даже фамилию. Нет, таки идиотка полнейшая. Прямо как под гипнозом. Впрочем, просто мне этот мужик пал в глаз. Вот и все. Обменялись телефонами. Наш разговор буквально из нескольких фраз. А мне как-то с ним приятно. Да, действительно, с ним может быть не так уж будет и скучно. Мне выходить. Он провел меня. Договорились о встрече. Интересно, он сам? У него нет женщины? Ну разве не приручила ли его пока какая нибудь? А я? Может он так, тоже самое думает обо мне.
Договорились созвониться...
Договорились созвониться. С ней. С Ларкой. Да. Побежал снова в метро. “Контрактовая площадь”. По Волошской. По Хоревой. Вот и Контрактовая площадь. Ныряю в подземный переход. Тут же, собственно, и вход в метро. Одну остановку. Еду. Станция “Почтовая площадь”. Выхожу. Быстро. Очень быстро иду. По Боричевому спуску, на Боричев ток. По Андреевскому спуску. Через какие-то минуты возле мастерской приятеля. В смысле, много каких-то минут. Да. Много. Немножко. А ведь можно было просто пойти с Контрактовой площади пешком. И было бы быстрее и удобнее. Да уж ладно. Пришел. Вот. Его нет. Молодец. Он. Своим делом занят. Не думает о пустых разговорах. Он. Не я. Потому как я к нему иду. А зачем, - толком и не знаю. А его нет. Дома. У себя. В мастерской. Нет, ну надо же такое. Ладненько. Нет, ну надо же такое. Ладненько. А моя голова совсем другим уж и забита. Думаю о ней. Жаль, что не провел. Да. Ладненько. В метро. Домой. В вагоне очень мало людей. На “Берестейской” появились какой-то мальчик с девочкой. Обоим лет по десять. Рассказали какие они несчастные. Понятно, что у них умерла мама. Какую-то песню проволали. В вагоне никто не подал. Пацаненок даже дергал за рукава некоторых пассажиров. Ничего. Интересно, что обход “несчастных сирот” начался на “Берестейской”. Привычнее, когда они идут со “Святошино”. Как-то рано утром наблюдал как эти сироты стайкой собрались возле более взрослого. Тот, видимо, указывал и детально пояснял какие они, сироты, несчастные. И сейчас дают им мелочь. А что будет когда эти сироты с такой вот сиротской психологией вырастут? Неужто-ль и тогда будут говорить о своей тяжелой жизни? Да. Хочешь не хочешь, а люди то растут, растут привыкнув к дармовому хлебу. Привыкнув... А привычка, как известно, вторая натура... Ладно. Сироты сиротами, а таблички кто-то им пишет таки. Аккуратно. И одни и те же лица. У попрошаек. Что детские. Что взрослые. Вот. Особо озадачивает, когда говорят что-то в стиле “Простите люди добрые, что мы к Вам обращаемся. Мы приехали из Закарпатья (или другой регион). Нам не на что доехать домой. Помогите кто сколько может.” Таблички написаны аккуратно, со вкусом. Может так художественно и мой приятель делает таблички, и приятельски подрабатывает. Мой. Идиот. Я. Ну не застал его, к чему глупости на человека наговаривать. Он пишет замечательно. Мой приятель. Картины. Это правда. Вот. Таблички. Эти таблички. И у всех их, в принципе одинаковые. Может наш киевский метрополитен ввел специальную форму взымания доплаты за проезд в такой странной форме? Интересно. С этой категорией интеллектуальных пролетариев бывают вообще шокирующие случаи. Так, на Крещатике недели три к ряду сидела дама с табличкой “Помогите на похороны”. Если себе собирала, то непонятны ее намерения на дальнейшую жизнь. Вот. Если же для кого то, то впору заинтересоваться бы этим милиции, - кого она собирается хоронить? А выходит, что кто-то умер у нее. Так что же, так что труп три недели ждет похорон? Неплохо. Ладненько. Ну а выражение “интеллектуальные пролетарии” не мое. Прочел в “Двенадцати стульях”. Или “Золотом теленке”. Не припомню сейчас. Да. Нет, все-же в “Двенадцати стульях”. Вот. Много вокруг нас людей действительно нуждающихся. Им нужно помочь. И эти люди не пойдут попрошайничать. Их надо нам самим искать. Это могут быть и соседи. И знакомые. Помогать надо. Обязательно. Вспомнились мне слова прочитанные давным давно в Священном Писании, что мол нужно милостыню подавать так, чтобы одна рука не знала, что делает другая. Ведь, по правде так и нужно делать. Хочешь помочь, так помоги по-настоящему, помоги так, чтобы это была действительно помощь, а не какой-то откуп. Действительно, сколько нуждающихся вокруг нас. И ведь не пойдут, не пойдет большинство из них попрошайничать. Нет. Более того, они даже не примут помощь. Бедные, несчастные. Да. А откровенно выраженные формы помощи не приемлют. Вот. Тут то и надо суметь сделать так, что бы и эту помощь оказать, чтобы не обидеть, не задеть их чувство собственного достоинства. Да. Это то не просто сделать. Уметь надо. А чтобы уметь, надо учиться. Всю жизнь. Надо и как помочь, и вообще всему учиться. Но ловиться на уловки проходимцев, - уж это извольте. Ищите других. Ладно. Дорога. Подумал вновь о малолетних попрошайках. Ведь, в принципе-то, действительно подавать им деньги... А с другой стороны, - среди тех детей столько воистину несчастных. Если дети идут и попрошайничают... Сколько случаев отказа от детей еще в роддоме. А сколько есть примеров во истину зверского обращения с детьми не только в детдомах, интернатах, но и со стороны своих же родителей. Да. Таки вопрос этот веже сложный. Какой всяк решает сам для себя по обстоятельствам. Я же стараюсь купить таким детям, взрослым покушать. Но деньги не давать. Кушать то покушают, а вот деньги... Это и водка, и прочее. Тото-же так и выходить. Значит. Вот я и дома. Посмотрел телевизор. Ничего не запомнилось. Да. Ничего не запомнилось. Да. Сново о бродячих, безпризорных детях. Вся беда именно в том, что много, очень много беспризорников действительно никого не имеют, или убегают от невыносимой жизни с родителями. Сколько пап и мам алкоголиков, наркоманов и прочее и прочее и тому подобное... А дети... Дети так хотят ощутить любовь, так жаждут почувствовать, что они кому-то нужны, для кого-то дороги... Впрочем, разве одни только дети этого хотят... Разве мы, казалось-бы уже взрослые люди, порой не ощущаем себя попросту покинутыми? Сколько-же из нас именно это чувство ненужности, если не сказать - непотребности -, ожесточает, толкает на действия, вовсе и не присущие нашей природе. Действия жестокие, злые, наполненные зернами ненависти. А ведь и сам мир вокруг нас такой жестокий, такой злой, признающий лишь право силы, понимающий только кулак... Жаль. Как жаль, что это есть, как больно от понимания правдивости этих своих слов. Нет, не хочется, дабы таковая ситуация отвечала реалиям бытия. Хочется, чтобы подобное было, пусть лишь с нами. С нами, а мы, значит, будем иметь надежду на какое-то жизненное изменение. Разве мы не понимаем простенькой, простой до примитивизма истины: всякое зло рано или поздно начинает попросту утомлять, становится невыносимо тяжелым даже для самих носителей этого же таки зла. Однако жажда проявить именно физическую силу, порой, наш разум настолько затмевает, что мы даже становимся не способными осознать: сила духовная настолько выше и значимее силы физической, что даже приводить какое-то сравнение попросту не возможно. Наша жизнь. В ней каждый старается проявить свои особенности. Но все мы состоим из каждого отдельного “я”. Вот это наше “я”. Вот оно в каждом из нас. А я? Что, - я?, - сколько делаю зла, а? А сколько добра? Сколько раз я не смог подарить человеку обычные и кажется такие обыденные слова любви, дать кому-то хоть маленькую надежду, пусть даже попросту его выслушать? Мне стало, вдруг тяжело и горько на душе, - ведь не противясь распостранению зла, с презрением относясь к попрошайкам сам же таки, непосредственно я же и являюсь одним из источников зла. Вот. Хотя тем, в ком вижу, как мне кажется, действительно несчастного, покинутого и помогаю, но... Но ведь я произвожу такую себе ротацию бродяг, деля их на авантюристов, профессиональных попрошаек и действительно несчастных. А может так и нужно? Не знаю, ох не знаю, не знаю. Да и нужно ли знать? Ладно. Подумал о новой знакомой. Случайной. Знакомой. А разве случайности бывают? Вспомнилось, как однажды попал в одну компанию. Там был дипломатический работник какой-то из стран, ранее входивших в СССР. А может именно Украины? Не знаю. Словом, он рассказывал как, работая в США, однажды был удивлен, когда увидел письмо, в котором извинялись за нанесенные его автомобилю повреждения и просили связаться с указанной какой-то страховой компанией для возмещения ущерба. Это была мелочная царапина. И дипломат говорил об этом. Даже незаметная. А просила извинения, как выяснилось, женщина. Далее история о страховых компаниях. О том, что царапина в не более нежели 50 долларов США была оценена в 900 долларов. США. И так далее. А мне тогда подумалось: ну какая гражданка США откажется от случайного знакомства с иностранным дипломатом... Смотри, может завяжутся добрые отношения, дружба... А там эта гражданка и своим Штатам сможет помочь... Увы, случайностей в мире не бывает. Вот. А, как известно, всякая случайность должна очень детально продумываться. Да. Чем она незначительнее и случайней, тем больше ее надо продумать. А моя случайность? Увы, и ее, с моей стороны, таковой не назовешь. Так. А с Ларкиной? Все. Пора отдыхать. Нет. Надо позвонить новой знакомой. Случайной знакомой. Почти. Случайной. Да. Набрал номер. На третий гудок трубку подняли. Приятный женский голос. Ой. А на часах то две
